Колесо Фортуны - [175]

— Вот именно — воспоминания! А исторические мемуары не могут принадлежать одному человеку, они принадлежат народу.

— Зачем вашему народу воспоминания дворянина, написанные им для своих потомков?

— Андрей Болотов тоже, знаете ли, был дворянин и так же писал для своих потомков, однако записки его многократно изданы и во многих отношениях служат историческим источником.

— Я понимаю, если бы это было художественное произведение, а то ведь просто записки для домашнего употребления, в семейном кругу…

— А записки Василия Нащокина? Тоже, знаете ли, был не Сен-Симон. Собственный послужной список да холуйские заметы об императрице, вот и все. Однако напечатаны — документ эпохи! А записки Хвостова?..

Да мало ли!.. Вот и эти записки прежде всего должны быть тщательно изучены, а там будет видно.

— В свое время, — сказал Ганыка, — здесь отняли у моей семьи все, что она имела. Теперь вы хотите отнять ее прошлое?

— Ни у кого нет монополии на прошлое, — сказал Федор Михайлович. — И прошлое нетранспортабельно, оно остается там, где имело место. Пращуры нынешних ганышан не писали воспоминаний. Они были поголовно безграмотны, и им нечего было вспоминать, кроме подневольного труда на барина. И только поэтому барин, ваш пращур, мог предаваться воспоминаниям. Их прошлое неделимо. А вы сами отреклись от прошлого — перестали быть гражданином своей страны.

Ганыка даже не посмотрел в сторону Федора Михайловича.

— Вы юридически не имеете права отнять у меня семейную реликвию! — сказал он Кологойде.

— Так разве мы ее отняли у вас? Вы же сами кинули свои реликвии! За это время их сто раз могли пустить на обертку, сжечь, да мало ли что… А теперь вы спохватились — мое, отдайте! А если б Лукьяниха раньше померла или куда переехала — тогда у кого бы реликвии спрашивали? А насчет юридических прав, так по советскому закону наследственные права на всякое сочинение — двадцать пять годов. Если вы с тем не согласны, жалуйтесь своему консулу или еще куда… Ну что ж, вопрос ясен, мне пора ехать. Берите свою воспитательную ценность, товарищ директор, и поехали.

Федор Михайлович вышел вслед за ними. Аверьян Гаврилович сиял, как может сиять только человек, озаренный нестареющей жаждой познания, и счастливая старость, не ушедшая в пустяки бытия. Он был в восторге от нежданного приобретения и восхищен Васей Кологойдой.

— Признаться, товарищ лейтенант, я не ожидал!

Как вы все это… У вас просто поразительные индуктивные способности!.. Вот только, мне кажется, одно не вяжется — неужели такая дряхлая, забитая старушка могла решиться на кражу со взломом?

— Нет, конечно, тут я наклепал на старушку. Что она, в музей ходила, кольцо то видела? А Ганыка в музее был и кольцо видел. Он и подговорил. Только ведь за руку мы его не схватили, старуха померла, очной ставки не сделаешь. И не заводить же с Америкой конфликт из-за паршивого железного кольца?! Садитесь, товарищ директор, а то наш Онищенко — дикая зануда, он мне из-за мотоцикла дырку в голове просверлит своими разговорами… Привет, орлы! — махнул он рукой подошедшим ребятам и завел мотор.

Спешить уже было незачем, но он с ходу дал полный газ.

Он просто не мог удержаться, и Онищенко имел все основания не доверять лейтенанту — в глубине души Вася Кологойда был лихачом…

Ганыка вышел первый, сел на заднее сиденье "Волги" и захлопнул дверцу. Федор Михайлович остановил переводчика:

— Вы — специалист по американским делам… Не знаете, случаем, кто такие баллардисты?

— Баллардисты?.. А, это есть такая секта — они наравне с Христом почитают графа Сен-Жермена… Бредовина! — махнул рукой переводчик и пошел к машине.

Юка смотрела на скорбное лицо Ганыки, на его трагически сжатый рот и вдруг вспомнила.

— Ой, подождите! — Она поспешно отколола Толин подарок и в открытое окно протянула его Ганыке. — Возьмите, пожалуйста, это же ваше…

Ганыка взял, губы его дрогнули, но он ничего не сказал.

"Волга" покатила вниз, увозя Ганыку вместе с рецептом эликсира жизни и картонным гербом детского изготовления.

— Жалко его все-таки! — сказала Юка.

— Не знаю, не знаю… — сказал Федор Михайлович. — Помните, тогда у реки Ган сказал, что он баллардист?

Переводчик сейчас объяснил, что секта баллардистов почитает графа Сен-Жермена наравне с Христом… Представьте, если бы он вернулся домой, обладая кольцом Сен-Жермена и мемуарами человека, который встречался с Сен-Жерменом?.. Это были бы уже не семейные реликвии, а реликвии нового бога. Да мистер Ган просто стал бы его апостолом! Не без выгоды: рецепт шведского доктора легко превратить в рецепт самого Сен-Жермена…

— Фу! — сказала Юка и даже покраснела, так ей стало стыдно за Ганыку. — Неужели он ради этого и приезжал?

— Нет, конечно, не только ради этого — тоска по родине, печаль о прошлом… Люди довольно часто бросаются отыскивать вчерашний день. Пока это никому не удалось… Ну что ж, граждане, ЧП окончилось, пойдемте продолжать жить?

1970–1975

ПРОДЕЛКИ ФОРТУНЫ

Догадка и вымысел — вот что ставит художника-творца над ученым. Ученый имеет дело с документами, поэт доверяет своей интуиции. Он из фактов составляет образ, который есть соединение документа и фантазии, зафиксированного в истории события с той невидимой жизнью духа, которая это событие подготовляет или является его последствием. Поэт не только реставрирует прошлое, но и возвращает ему полноту дыхания.