Колесо Фортуны - [112]

— Что ж вы хотите — столичные жители!

— Там всякие бывают… Так что они?

— Архитектор приехал проверить состояние коробки ганыкинского дома на предмет возможного использования. А кинорежиссер привез его на своей "Волге". Это, так-скать, услуга приятелю и надежда, как он выразился, наткнуться на сюжет… Кроме того, он коллекционер — собирает всякого рода старинные предметы, особенно иконы. Это, знаете, очень модно сейчас. Ну, в Чугунове какая старина? Церковь да то, что в музее. Они побывали и там и там. Раскритиковали мою экспозицию — бедна, мол, примитивно-дидактична… Ради, мол, плакатов и фотографий не стоило открывать музей… Я тогда им свои запасники показал, чтобы видели — бедны не от бедности, бедны от глупости… Ахнули. Особенно этот режиссер.

Он как увидел Георгия Победоносца из Семигорского монастыря, из рук не хотел выпускать. Даже пытался уговорить продать ему — все равно-де здесь выставить не позволят…

— И за сколько сторговались? — прищурился Кологойда.

— Вы что, смеетесь? — вспыхнул Аверьян Гаврилович.

— Вот уже и пошутить нельзя… А до этого барахла… я извиняюсь — до гемымы… он тоже приценивался?

— Нет. Посмотрел, но не очень внимательно. В общем, никакого интереса не проявил.

— И это все?

— Почти. Он еще расспрашивал, не знаю ли я какихнибудь стариков, у которых могут оказаться древние иконы и вообще старинные предметы… Тут я взял грех на душу — сказал, не знаю таких. С какой стати я буду содействовать тому, чтобы ценности, которые, так-скать, являются достоянием района, попали в руки какого-то частного коллекционера, а не в музей?

Кологойда отмахнулся. Его не интересовали предположения об экспонатах, которых еще не было.

— Если он искал всяких стариков, может, и нашу бабку надыбал?

— Вот об этом я как раз и подумал. Он мог увидеть ее в церкви, на базаре, да мало ли где…

— Ладно, сейчас и про то спросим у бабки… — сказал Кологойда, увидев вышедшего из калитки Семена Версту. — Ну, где твоя Лукьяниха?

— Нема, — сказал Семен.

— Как нема? Куда она девалась?

— А что случилось, гражданин начальник?

Следом за Семеном из калитки колобочком выкатилась старушка с лицом тихой злыдни. В обхождении такие старушки неизменно кротки, всегда сладенько улыбаются, но тонкогубые рты их остаются при этом закрытыми, а глубоко запавшие глазки цепкими и настороженно внимательными. Всю жизнь их точит зависть. Они завидуют всем, считают себя обойденными, а всех остальных счастливчиками, не по заслугам оделенными судьбой и богом.

Неизбывная зависть эта тщательно скрыта и лишь изредка прорывается в двух-трех ехидных словечках, произнесенных со сладкой улыбочкой, и тут же прячется снова.

Они жадно слушают пересуды о других, но помалкивают о себе, так как никому не доверяют и убеждены, что чем меньше другие о тебе знают, тем лучше — не смогут навредить.

Сидорчук сразу заподозрила неладное, когда вдруг появился долговязый недотепа, как про себя называла она Семена. После базара тот приносил пустые корзины, пошатавшись по городу часа два, забирал их снова и уезжал домой, никогда не оставаясь на ночь в Чугунове.

Вчера он за корзинами не пришел и вот, оказалось, домой не поехал, а теперь ни свет ни заря явился за Лукьянихой.

А та как раз, против обыкновения, ночевать не осталась.

Что-то с ней вечером стряслось… Сидорчук попыталась выспросить Семена, но тот, глядя в сторону, тупо повторял то, что ему сказал Кологойда: проспал автобус, спал в сквере на скамейке, а сейчас вместе со старухой хотел ехать домой. Подозрения ее возросли еще больше, когда Семен пошел со двора, но корзин опять не взял. Сидорчук пошла следом, выглянула в приоткрытую калитку, и сердце у нее упало: Семена Версту поджидал милиционер.

— То и есть хозяйка? — спросил Кологойда у Семена.

— Ага.

— Здрасьте! — козырнул Кологойда. — Так куда вы девали свою подружку?

— Кака така подружка? Поночевщица, и все, — поджимая губы, сказала Сидорчук. — А что она такое исделала, что ее милиция разыскивает?

— Ничего не сделала, и милиции ее искать незачем — она при своем месте. Родственники у нее обнаружились, вот они и разыскивают. Племяши или что-то вроде Володи… Как говорится, нашему забору двоюродный плетень…

Кологойда врал без зазрения совести, так как с первого взгляда определил про себя Сидорчук как "стерву", которую совершенно незачем информировать.

— Ага, ага, — согласно покивала Сидорчук. — Это хорошо! Вот уж как хорошо… — Она не поверила ни одному слову уполномоченного, зная, что Лукьяниха одинока как перст, все ее родственные связи оборвал отъезд в Петербург. А если и осталась какая-то родня в непонятно далекой бывшей Олонецкой губернии, кто и зачем стал бы морочить себе голову, разыскивая почти девяностолетнюю старуху? И почему здесь, кроме милиционера, находится полуодетый директор музея?

— Может, на наследство надеются — вдруг она богатая, Лукьяниха? — пошутил Кологойда.

— Уж куда богаче! — поддержала шутку Сидорчук.

— Пускай сами разбираются. Наше дело — известить.

Я вот увидал этого парня из Ганышей, решил бюрократизма не разводить, передать через него, а он говорит, Лукьяниха здесь, у вас ночует…