Колечко - [12]

Вследствие этого, надворный советник Хомкин, Адам Адамович Братшпис и Григорий Александрович Бонов отправились в путь. Дорóгой разговор, в виде прелюдии к готовящейся музыкальной пьесе, вертелся на шестерках, семерках, валетах, семпелях, транспортах и прочем. В половине десятого компания, поднявшись по бесконечной лестнице, шла по галерее к квартире титулярного советника Щекалкина.

VIII

— Здравствуйте, гости любезные. А! Любезнейший благоприятель, вот и вы; очень рад, что вчерашнее нездоровье скоро миновалось; я было крепко за вас трухнул; вы, казалось, так были расстроены; я думал, что у вас будет жестокая горячка.

Так говорил Щекалкин, встречая своих гостей.

— Слава Богу, все прошло, только голова что-то болит; мало спал, да и простудился, должно быть.

— И вас много благодарю, любезный Григорий Александрович, что не забываете нас.

— Ты, братец, меня благодари, — сказал Братшпис, — я назвал к тебе сегодня гостей: к тебе, отшельнику и домоседу, надобно зазывать честных людей.

— Удружил, батюшка Адам Адамович, а я было думал, что мне придется вечер горевать одному. Как прикажете, почтенные гости, за дело, что ли? Или прежде перекинуть словцо-другое?

— Что тут болтать по-пустому, — возразил Братшпис. — Начнешь говорить, всего не переговоришь и не переслушаешь; язык заболит, а толку никакого. Скорее за дело.

— Разумеется, за дело! — воскликнул Хомкин.

Стол поставлен на прежнее, знакомое нам место. Щекалкин вынул из заветного шкафа пук ассигнаций. Все расселись по креслам и началась война. Сначала счастие колебалось, как бы не зная, кого избрать себе в любимцы; дело шло вяло, не было ничего решительного; наконец, крылатая фортуна воссела возле Хомкина. Он обобрал все деньги, бывшие в ходу, и, когда клал их в портфель, то насчитал пять тысяч рублей. «Хорошо, — думал он, — сегодня меня не надуешь, Щекалкин: что ни говори, я ни за что в свете не буду больше играть».

— Будет с меня, — сказал он. — Вы, господа, вчера меня обыграли; сегодня моя очередь.

— Разумеется, — возразил Щекалкин: — долг платежом красен; каждому своя очередь. Однако, господа, вечер так не кончится; я так рад, что наш добрый Хомкин выздоровел; не отпущу ни за что гостей, не выпив за его здоровье по бокалу шампанского; поужинаемте на скорую руку.

— От хлеба-соли отказываться грех, — сказал Братшпис.

— Я остаюсь.

— И я тоже!

— И я тоже!

— Вот, что хорошо, то хорошо. Малый, накрывай стол. Ужин готов, и собеседники расселись на те же места около стола, на котором сражались.

Бонов во все время ужина был очень молчалив; напротив того, Братшпис расточал все свое красноречие, сыпал каламбуры и острые слова, чтобы оживить общество. Хлопнула пробка и звездящееся вино полилось шипучею струею в бокалы Хомкина и Бонова.

— Какой ты болван, — проворчал Щекалкин на лакея, — подаешь гостям такое вино. Это нашему брату хорошо; подай другую бутылку, клико!

— Помилуйте, что за церемонии, — говорил Хомкин, — не все ли равно.

— Нет, дорогих гостей надобно потчевать лучшим вином из погреба; я это сам выпью.

— А чтоб другая рюмка не пропала, — сказал Братшпис, — то я ее себе возьму.

— Для меня, право, и это хорошо, Адам Адамович, — возразил Бонов, — я в вине мало разумею толку.

— Нет-нет: я вас пригласил сегодня сюда; стало быть, я на правах хозяина, и никак не допущу, чтобы вы, редкий гость, лишены были лучшего кусочка.

— Право, мне все равно!

— И мне тоже, право…

— Нет-нет, господа. Эй, что ж вино, скоро ли будет? Слуга вошел с бутылкой. Щекалкин взял ее у него бережно из рук и потихоньку начал выдавливать пробку, налил Хомкину и Бонову и, привстав, провозгласил:

— За здоровье нашего доброго собеседника Ивана Никити…

— Ах, посмотрите, дом наш горит, вот в окне пламя, — закричал Бонов таким отчаянным голосом, что все вскочили с мест и побежали к окну. В это время Бонов, с тою быстротою, какую придает действиям человеческим отчаяние, переменил бокал Хомкина и свой на бокалы Щекалкина и Братшписа.

— Где же пожар?

— Где же пожар? — кричали все, выпяливая глаза в окошко.

— Как, разве вы не видите, вон там, прямо против нас?

— Что вы, батюшка, — возразил Щекалкин, смеючись, — напугали нас; просто свет в окне. Ах! Как я, было, струсил.

— И я также, — говорил Братшпис.

— И я также, — говорил Хомкин.

— А я более всех, — говорил Бонов. — Извините, господа, что я вас так напугал; мне, право, совестно; не понимаю, как это я так ошибся: у меня в глазах замерещилось; ну, так ясно видел я пламя, что, как теперь подумаю об этом, так волосы дыбом становятся: так и казалось, будто оно хочет ворваться в эту комнату и поглотить нас всех. Извините, извините меня за ошибку.

— Что за беда, — отвечал Братшпис, — жаль только, что вы остановили нас в самом интересном месте, когда мы сбирались пить за здоровье Ивана Никитича, может быть, будущего вашего тестя.

Последние слова Братшпис шепнул лукаво на ухо Бонову.

— И это не беда, — возразил Щекалкин, — время не ушло; мы возобновим еще с большим жаром тосты наши; только теперь, Григорий Александрович, не глядите в окошко; а то, чего доброго, вам еще что-нибудь привидится.

— Нет-нет, обещаю, что не подам знака жизни, если бы дом в самом деле даже загорелся.