Колдовское зелье - [11]

Мануэль с философским спокойствием придерживался мнения, что Рейф в действительности помог обеим женщинам в сложных ситуациях. Он помнил также о том, что Рейф в одиночку обезвредил наемного убийцу, который пытался выстрелить в Арми во время политической акции — при сборе пожертвований в мемориальном парке Хьюстона.

Кэти вздохнула. Вероятно, в эту минуту Рейф охраняет другую женщину и, может быть, занимается с ней любовью. Думать об этом было невыносимо. Но рассказать дочери беспощадную правду о чуждом щепетильности отце она не могла, не желая разрушать мир фантазий девочки.

— Да, в каком-то смысле... я до сих пор люблю его, — ответила Кэти, вновь привлекая дочь к себе. Сейди притихла и, вцепившись в медальон, словно в бесценное сокровище, обняла другой рукой мать за шею и поцеловала ее.

Кэти припомнился вечер, когда Рейф подарил ей медальон.

— Ты украл его? — с тревогой и надеждой спросила она.

— Нет, — глубоким, хрипловатым голосом отозвался тот. — Он принадлежал моей матери. — Последовала напряженная пауза. — А ей его подарил мой отец.

— Я... не хочу забирать его у тебя...

Но Рейф закрыл ей рот поцелуем и привлек к себе на постель.

Однако об этом Кэти, разумеется, не стала рассказывать дочери.

— Он гордился бы тобой, милая моя Гордита, — наконец пробормотала Кэти. — Он ужасно гордился бы...

Мать и дочь вновь обнялись, и Кэти вздохнула с облегчением, пережив еще один разговор о Рейфе. Сейди вообразила себе отца рослым и широкоплечим ковбоем и была готова отдать что угодно, лишь бы узнать правду о нем.

Позднее, уже оставшись одна, Кэти задумалась о странном обстоятельстве: именно Рейф, который испортил ей всю жизнь, обрек на изгнание, на разлуку с родными, доставлял ей редкие, но драгоценные минуты близости с дочерью.

Такие моменты выпадали редко, и длились они недолго, вот и сейчас Сейди вскоре подхватила корзину и вновь принялась ощипывать ноготки.

— Можно я покажусь Хуанито в костюме колдуньи? — спросила она, оборвав последний лепесток цветка и беспечно бросив голый стебель в кучку таких же стеблей на полу.

Хуанито был семилетним сиротой, которого подкармливали Пита и еще несколько индианок. Его дед работал на серебряных рудниках, а потом прославился, став бандитом. Хуанито был таким очаровательным и сообразительным малышом, что его все любили и обычно пускали переночевать в любой дом. Ходили слухи, что, не найдя свободной постели в деревне, он уходил ночевать в шахты.

Кэти понимала, что ей следует решительно возразить и поговорить с ней наконец о Морисе.

Но устоять перед взглядом огромных, синих, как у Рейфа, глаз Сейди было невозможно, и потому Кэти наклонилась и, принявшись собирать стебли цветов, с трудом выговорила краткое «да».

Глава вторая

— Пита!

В голосе Кэти послышались подавленные нотки: она так и не сумела затеять с дочерью разговор о Морисе.

— Aqui, mi vida. En la cocina[8], — приветливо крикнула Пита из кухни, откуда по дому разносились аппетитные запахи.

Кэти помедлила у порога, пока глаза привыкали к темноте. Тонкие лучики лунного света проникали сквозь большую трещину в одной из стен, озаряя огромный алтарь. Три яруса коробок были задрапированы белым атласом.

Кэти потянула шнур под лампочкой без абажура. Земляной пол хижины был чисто выметен, на поцарапанных столах и распятии не виднелось ни пылинки. Пластиковая коробка с булавками и обрезками черной ткани стояла на старой швейной машинке. Маленькие ножницы лежали рядом с огромными портновскими ножницами Питы, стульчик Сейди пристроился рядом с креслом Питы.

Однажды Кэти спросила у Питы, как ей хватает терпения шить или готовить, когда Сейди крутится рядом, и Пита невозмутимо ответила: «Я научилась этому, пока растила тебя, Флакита».

Флакита, маленькая худышка... Это испанское прозвище всегда раздражало Кэти, напоминая о том, как звал ее Рейф.

Пусть жилище Питы выглядело скромным, даже нищенским, но домашний уют ощущался в нем сильнее, чем в любом из домов, похожих на дворцы, в которых выросла Кэти. А титул Питы, как дочери легендарной Лупе, мог сравниться разве что с королевским. Индейцы из других деревень до сих пор совершали паломничества, чтобы поклониться ей и дому ее матери, который считали святыней.

Когда Пита наотрез отказалась перебраться в дом, который Кэти выстроила для нее рядом с собственным обиталищем, Кэти почти обрадовалась. Эта древняя, тесная, но уютная хижина с давних пор становилась убежищем Кэти в минуты уныния.

Кэти внимательно осмотрела алтарь, заботливо воздвигнутый Питой. Под фотографией Лупе лежал знаменитый дневник колдуньи, свидетельство ее ремесла, открытый на пожелтевшей странице с записанным на испанском языке золотым правилом: «Бежать от судьбы — значит вызвать цепь событий, над которыми никто не властен».

На другой странице Лупе написала всего три слова: «Нет ничего невозможного».

Рядом с дневником стояли пустые черные оахаканские[9] вазы, которые Пите предстояло наполнить ноготками, и лежала связка белых восковых свечей. С нижней полки скалились сахарные черепа.

Кэти пролистала дневник до последней страницы. Чернила на древнем пергаменте были такими бледными, что Кэти пришлось прищуриться, чтобы разобрать тусклые письмена.