Колчаковщина - [54]

— Да вот бумажку бы мне; хочу возочка три пшеницы отвезти в город.

— Так и вези, зачем тебе, бумажку, никакой бумажки не требуется.

— Ну все-таки, — уклончиво сказал Чернорай, — спокойнее с бумажкой. Остановит кто дорогой, сейчас ему бумажку, — вот, мол, казенный хлеб везу.

Секретарь засмеялся.

— Эк тебя, старина, напугали, да кто ж тебя остановит, кому надо?

— Ну все-таки, — стоял на своем Чернорай.

Положил Чернорай бумажку в карман и, не заезжая к свату Степану Максимычу, помчался обратно.

5

В ночь с Чернораевой заимки выехали три груженые подводы. На передней сам старик Чернорай, на задней Настасья. Алексей, идя рядом с Настасьей, проводил их далеко в степь. Стали прощаться.

— Ну, будь здорова, Настасьюшка!

Настасья вдруг припала к Алексеевой груди, крепко обвила его шею руками и всхлипнула.

— Что ты, что ты, Настасьюшка! — удивился Петрухин, впервые увидевший Настасьины слезы.

Молодая женщина вытерла глаза углом платка.

— Ничего… Это я так… Сердце чтой-то щемит.

Алексей нежно обнял ее.

— Может, не нужно бы тебе ехать.

— Нет, нет, я не о том… За тебя боязно.

— Глупая, — усмехнулся Петрухин, — да чего ж за меня бояться.

Улыбнулась и Настасья.

— Я не знаю. Так.

Крепко расцеловался Алексей и со стариком Чернораем и долго смотрел им вслед, пока вдали не замолкло легкое постукивание бричек.

На другой день к вечеру, когда до места оставалось немногим больше десятка верст, Чернорая с Настасьей остановила разведка, высланная из Чумляка.

— Стой, старик, куда едешь?

— Хлеб везу в продовольственный комитет.

— Развязывай!

Чернорай стал слезать с брички.

— Да чего развязывать, — подошла к солдатам Настасья, — не видите, что ль, пшеницу в город везем, пощупайте, если глазам не верите.

Солдаты весело рассмеялись.

— Пощупать бы тебя, молодка, стоило.

Настасья стыдливо отвернулась.

— У, охальники, жеребцы стоялые!

Чернорай вынул полученное в волости удостоверение и протянул старшему.

— Вот бумажка от волостной управы.

Тот заглянул в бумажку, ткнул на всякий случай пальцем в воз, — действительно, пшеница.

— Чего ж, старый хрен, молчал, что бумажка есть! Старший поглядел на молодую женщину, которая все еще делала вид, что продолжает сердиться, и слегка ударил ее по плечу.

— А ты, молодка, не шибко дуйся, пошутили мы.

Когда отъехали от солдат, облегченно вздохнули.

— Ну, пронесло грозу, — сказал Чернорай, — посмотрим, что дальше будет.

Настасья промолчала. Она думала об Алексее, который появился неизвестно откуда, властно вошел в Настасьину жизнь и заслонил собою все остальное. Как будто не было никогда и мужа Михайлы, три года замужества с которым были прожиты если не в любви, то в полном согласии. Молодая женщина безоглядно полюбила Петрухина, знала, что и Алексей ее любит, и эта зима была медовым месяцем Настасьи. Жизнь Алексея была ее жизнью и дело Алексея — ее делом. Теперь вместе с весной для Петрухина начиналась пора, полная лишений и смертельных опасностей, и молодая женщина готова была на всякие жертвы, лишь бы уберечь любимого человека…

Дробно постукивали брички, фыркали лошади. Весенняя ночь окутывала мягкой прохладой. Чернорай время от времени оборачивался к Настасье и вполголоса окликал:

— Не спишь, Настасья?

Молодая женщина отрывалась от дум, подхлестывала лошадь.

— Нет, не сплю.

— Не спи, однако, теперь близко.

У самого села окликнул часовой.

— Стой, кто едет?

— Хлеб в продовольственный комитет ссыпать.

— Не велено ночью пускать.

— Да у меня бумажка, — сказал Чернорай.

Солдат лежал на земле в десятке шагов от дороги, ему лень было подняться, и он уже совсем добродушно спросил:

— Покурить нет, земляк?

— Нет, парень, нету.

— Ну ладно, поезжай.

Во втором проулке налево Чернорай свернул и остановился у третьей избы с краю. Тихо стукнул в окно. В избе кто-то зашлепал босыми ногами, подошел к окну, вгляделся сначала и негромко окрикнул:

— Кто там?

Чернорай прильнул к окну и так же тихо отозвался:

— Отворяй, Кузьма, это я, Чернорай.

Через минуту въехали во двор.

— Ссыпай скорей пшеничку, парень.

Кузьма просунул руку в полог, нащупал под пшеницей ружья и довольно хмыкнул:

— Эдак-то шибко ладно.

За час до рассвета Чернорай выехал со двора Кузьмы с пустыми подводами. Селом не встретилось ни одного солдата: должно быть, крепкий предутренний сон сморил всех. Только на выезде из поскотины, когда Чернорай открывал скрипучие ворота, из шалашика возле ворот выглянула чья-то голова и сонный голос спросил:

— У те документ есть?

— Есть, — сказал Чернорай.

Голова спряталась в шалашик. Настасья, сидевшая на передней подводе, хлестнула лошадь:

— Но, трогай!

И еще долго слышалась в предутренней мгле четкая дробь крепких Чернораевых бричек.

6

На закате следующего дня Петрухин с отрядом в двести хорошо вооруженных людей подошел к Чумляку со стороны степи. В двух верстах от села в неглубокой лощинке отряд расположился на отдых. Быстро наступала ночь. В селе засветились желтые огоньки. С церковной колокольни донесло десять гулких ударов.

— Ну, товарищи, пора, — сказал Петрухин.

Отряд вышел из лощины, и редкие цепи одна за другой медленно исчезали в ночной мгле.

Ровно в полночь в разных концах села раздались тревожные оклики часовых.