Кольца Джудекки - [41]

А я не хочу!

А здесь - Ад. Не хочешь - не ешь.

Наконец дошло - он отчаянно, до спазмов, до тошноты боится завтрашнего дня. От того и на Сергея вызверился. Иш, лежит себе, полеживает на полу как на перине.

Тебе бы, - новопроявленцу, без адаптации, без понятий, - так влететь. Без году неделя в славном городе Дите, и уже очистные.

Сука ты, Илья Донкович! Слабовольная сука. Над собой трясешься! А над кем еще?

Вот-вот! Дома, в той жизни, тоже в основном над собой трясся. По тому трех жен развел. Или жизнь развела? А детей не завел. Не завелись? Работа, работа, работа…

Накачивай адреналин, чтобы из ушей фонтаном. Оперируй. Так никто больше на тысячу верст окрест не умеет. Выздоравливайте-ка ребята. Ух, как хорошо, когда ты прав. Когда кругом прав, когда они на ноги поднимаются, - даже те, кто и не должен был, - встают, и стройными рядами - на выписку. И ангельский хор: слава!

Слава! А дети, они ж маленькие, теплые, домашние. К ним бежать надо, на руках носить. Ручки к вечеру устают. Лучше лежать перед телевизором. Нет, не так - телевизор никогда не любил - лучше иметь свободу выбора: посмотреть с очередной женой мыльную оперу, или почитать Курсанова, покопаться, помыслить. Не долго. Не обязуясь ни жене, ни книге. Ни кому!

Дожился - попал в Ад.

Значит, все по справедливости! Отбываю наказание за эгоизм в особо изощренной форме. Бессрочное, хочется заметить, наказание. Без права на возвращение, на исправление ошибок в том мире. Ошибки можно исправлять только в этом, единственном теперь для тебя, Илья Николаевич, бывший человек.

Опять не так. Это Ивашка - бывший, Лаврюшка, Иосафат - бывшие. А Сергей? Да, пошло оно, все! Он меня не предавал. Я его тоже - не должен.

А вдруг это вторая попытка, которая дается только некоторым избранным?

Переиграть, прожить другую жизнь, не прикидываясь, не изворачиваясь… без лжи себе; не нянча собственное самолюбие, эгоизм, лень?

Смерть? Черт с ней! В Аду бояться смерти, по меньшей мере, глупо.

Он тоже снял куртку, расстелил на полу, улегся, свернувшись в позу эмбриона. И самое странное, почти мгновенно заснул.

- Кто бывал на очистных - шаг вперед.

Из короткой шренги выступили трое. Кто такие, видел ли раньше - не понять.

Маргинальные ремки всех ровняли под одну гребенку. У одного из под рваной куртки выглядывала до неприличия грязная рубаха из папира. Когда-то была новой, невообразимо мягкой на ощупь, белой. Затаскал.

Илья неосознанно постарался навести порядок в собственной одежде: отряхнул куртку, отколупнул шлепок грязи с рукава, и суеверно остановился: обираться - на тот свет собираться; замер, прислушался к рыку разводящего, медленно шествовавшего вдоль строя. Те, кого миновало, даже на вид становились мягче.

Расслаблялись. Что значит - пронесло. Мимо Сергея мужик прошел, не глядя; бурчал себе под нос, низко как троллейбус на старте. Рядом с Ильей остановился, посверлил мелкими в отечных складках глазками.

- Первый раз?

- Первый.

- Тогда…

Илья подобрался. Не прав был Сергей. Его, Илью, поставят в первую партию, в верные смертники.

Разводящий, потянув время, мотнул головой вперед:

- Туда хочешь?

Илья стоял, натянутый как струна, молчал и смотрел вдаль. Разводящий знает, что ему страшно. Не может не знать. Чего же тянет? Так велели, или сам придумал?

Удовольствие получает от чужих мук? Таких Донкович ненавидел, без разбору там ли, тут ли.

Не дождавшись ответа, разводящий, наклонился; пахнуло кашей, местным пивом:

- Велено на выбор, либо сам пойдешь, либо твоего товарища отправят. Тебе решать.

Сволочи!…жуткие, кровавые раны на лице, на руках, на животе; рубец на месте глаза… Заживет быстро, а что на человека не будешь похож, кому то в городе Дите надо?

В затылке стало жарко, будто приложили горячий компресс. Голова закружилась. И, ни одной мысли. Не вихрилось перед глазами, не стоял вопрос вопросов. Остались тупой ступор плюс сознание того, что сам, по своей воле Илья Донкович человека на смерть послать не может. Не может - и все! Нет у него такого свойства.

Шаг вперед, грудью потеснив пахучего разводящего.

Тот не ожидал даже слюной поперхнулся - острого, что ли, с утра поел? - отрыжка в полный рот слюны; пытается сглотнуть… Детали Илья видел отчетливо и как бы фрагментами: толстая налитая ряха; губы дергаются, глаз выпучен. Не ожидал.

Только и промямлил, поступившись назад:

- Ага. Иди…

Илья на негнущихся ногах двинулся в начало шеренги. Проходя мимо Сергея, услышал:

- Дурак. Меня все равно туда загонят. Дурак.

Не ответил. Что было отвечать? Что дурак, козе понятно. Что герой - чепуха.

Просто, сделал единственное, для себя возможное.

Теперь Илья стоял на отшибе. За спиной уже сформировали следующую бригаду, так сказать, умеренного риска, а за ней и третью. Не обернулся, даже когда окриком погнали вперед.

Пошли. Но на набережной, аккурат против двери в лекарню шеренгу остановили.

Теперь Илья посмотрел в конец строя. Сергей топтался в последней партии. Память услужливо подкинула: "Уголовник с очень бурным прошлым всегда сумеет…" Молодец г-н Алмазов, мастерски подпортил человеку последние минуты жизни.

На порожек лекарни тем временем выкатился Иосафат. Якобы с очередной проверкой тут ошивался. Придирчиво осмотрев шеренгу и отметив порядок распределения, председатель трибунала пошел в хвост, к разводящему. Все головы повернулись в ту сторону. Кое-кто смотрел с надеждой. На что? Удивился Илья. Вдруг очистные отменят?