Кола ди Риенцо, последний римский трибун - [124]

Другой причиной горя и печали для человека, который, в силу опасностей своего общественного положения, имел особенную нужду в поддержке и симпатии своих личных друзей, было то, что он растерял своих помощников за время вынужденного своего отсутствия. Некоторые из них умерли; другие, утомленные бурями общественной жизни и охлажденные в своей горячности мятежными революциями, которым подвергался Рим при» каждом усилии для улучшения своего состояния, удалились — кто совсем из города, кто же от всякого участия в политических делах. Трибун-сенатор таким образом был окружен незнакомыми лицами и новым поколением.

Таково было положение Риенцо, и однако же, — странно сказать, — он, по-видимому, был обожаем толпой; закон и свобода, жизнь и смерть были в его руках!

Из всех находившихся при нем людей, Анджело Виллани пользовался больше всего его благосклонностью. Этот молодой человек, сопровождавший Риенцо в его Продолжительное изгнание, сопутствовал ему также, по желанию его, в походе из Авиньона, во время пребывания сенатора в лагере Альборноса. Смышленость, откровенная и очевидная привязанность пажа делали сенатора слепым к недостаткам его характера, и Риенцо все более чувствовал к нему признательность. Ему приятно было сознавать, что возле него бьется верное сердце, и паж, возвышенный в звание его камергера, всегда был при нем и спал в его передней комнате.

В упомянутую ночь в Тиволи, удалясь в приготовленную ему комнату, сенатор сел у отворенного окна, из которого были видны, при свете звезд, колеблющиеся темные сосны на вершинах холмов. Склонив лицо на руку, Риенцо долго предавался мрачным размышлениям, а подняв глаза, увидел светло-голубые глаза Виллани, устремленные на него с тревожным сочувствием.

— Синьор нездоров? — спросил молодой камергер нерешительно.

— Нет, мой Анджело, но несколько не в духе. Мне кажется, воздух холоден для сентябрьской ночи.

— Анджело, — опять заговорил Риенцо, который уже приобрел беспокойное любопытство, составляющее принадлежность непрочной власти. — Не слыхал ли ты, что говорят люди о вероятности нашего успеха против Палестрины?

— Я слышал, как начальник немцев говорил, что крепость не будет взята.

— А что сказали начальники моего римского легиона?

— Монсиньор, они говорили, что боятся не столько поражения, сколько мщения баронов, в случае их успеха.

— Принеси мне мою библию.

С благоговением принеся Риенцо священную книгу, Анджело сказал:

— Как раз перед тем, как я оставил моих товарищей, пронесся слух, что синьор Адриан Колонна арестован своим родственником.

— Я тоже это слышал и верю этому, — сказал Риенцо. — Эти бароны заковали бы собственных детей в железо, если бы можно было ожидать, что их оковы могут заржаветь от недостатка добычи.

— Я желал бы, синьор, — сказал Виллани, — чтобы наши иностранцы имели других начальников, а не этих провансальцев.

— Почему? — спросил Риенцо отрывисто.

— Разве креатуры вождя Великой Компании были когда-нибудь верны человеку, предать которого полезно для жадности или честолюбия Монреаля? Разве не был он несколько месяцев назад правой рукой Иоанна ди Вико и не продал ли он свои услуги врагу Вико, кардиналу Альборносу? Эти воины меняют людей, как скотину.

— Монреаль действительно таков: опасный и страшный человек! Но, кажется, его братья люди более мелкого и непредприимчивого характера. Однако же, Анджело, ты тронул струну, которая в эту ночь не даст мне спать.

Утром, когда Риенцо сошел в комнату, где его ждали капитаны, он заметил, что лицо мессера Бреттоне все еще было мрачным. Аримбальдо, скрывшись в углублении окна, избежал его взгляда.

— Славное утро, господа, — сказал Риенцо. — Солнце улыбается нашему предприятию. Из Рима приехали гонцы, свежие войска прибудут к нам раньше полудня.

— Я радуюсь, сенатор, — отвечал Бреттоне, — что вы имеете утешительные известия, они сгладят неприятности, которые я сообщу вам. Солдаты громко ропщут: им не выдано жалованье, и я боюсь, что без денег они не пойдут в Палестрину.

— Как хотят, — возразил Риенцо небрежно, — они получили жалованье вперед. Если они требуют больше, то Колонна и Орсини могут сделать добавку. Берите ваших солдат, господин рыцарь, и прощайте.

Лицо Бреттоне помрачилось. Целью его было все больше и больше подчинять Риенцо своей власти, и он не хотел позволить ему увеличить свою славу взятием Палестрины.

— Этого не должно быть, — сказал брат Монреаля после смущенного молчания, — мы не можем оставить вас таким образом вашим врагам; правда, солдаты требуют жалованье…

— Они получили его, — сказал Риенцо. — Я знаю этих наемников, с ними постоянно одно и то же: бунт или деньги. Я обращусь к моим римлянам и восторжествую или паду с ними.

Едва были сказаны эти слова, как в дверях показался главный из старшин наемников.

— Сенатор, — сказал он с грубым подобострастием, — ваше приказание выступать было мне передано, я старался выстроить своих людей, но…

— Я знаю, что ты хочешь сказать, мой друг, — прервал Риенцо, махнув рукой: — Мессер Бреттоне скажет тебе мой ответ. В другой раз, господин капитан — поменьше фамильярности с сенатором Рима. Вы можете уйти.