Коготки Галатеи - [31]

Честно говоря, данный факт меня несколько обескуражил. Пока на этот счет у меня нет никаких догадок. К тому же, несмотря на то что Пьяных опознали по фотографии, я не вполне уверен, что Рогов появлялся в Чердаклах именно с ним.

21

Что за прелесть была моя вторая жена Алена! Я не осязал более мягкой, более гладкой, более шелковистой кожи! Я не видел более изящных изгибов, не вкушал более нежных губ, не ощущал более жарких объятий. Не в пример моей первой супруге, она была необычайно женственной. Как художник, я не мог этого не оценить.

Мне нравилось в ней все: от нежно-розового румянца на щеках до тонких сахарных пяточек в крохотных туфельках. Мне нравилось, как она двигалась, танцевала, по-лебединому протягивала руки. Мне нравилось, как она вздыхала, пугалась, вздрагивала и даже кокетничала с другими мужчинами. Именно она научила меня милым эротическим штучкам и приучила к великолепно пахнущим простыням, бокалам, свечам, тихой музыке, пледам, журнальному столику, к изысканному кружевному белью, ажурным чулочкам… Она научила меня распознавать тонкие духи, дезодоранты, но никакие духи с дезодорантами и в подметки не годились тому запаху, который исходил от нее.

Она приучила меня к кулинарному разврату: голубцам, ростбифам, муссам, коктейлям, жульенам, на приготовление которых уходили целые вечера. И после этого уже часто за полночь я мыл сковородки, кастрюли, тарелки, а перед этим пылесосил, скреб, чистил. А наутро бежал в магазин, на рынок и ещё черт знает куда, чтобы добросовестно отстоять в очередях те самые часы, которые предназначались для мольберта.

Какой к дьяволу мольберт? Я совершенно забыл о мольберте. Да и не было у меня теперь времени. Днем я работал по обслуживанию систем сигнализации, вечером творил малярно-штукатурные шабашки, а ночью строчил контрольные и курсовые.

Теперь, благодаря моим усилиям, мы жили в двухкомнатной роскошной квартире, какой-то последней серии, с подвесными потолками, паркетом и импортным кафелем на кухне. Ремонт, который я сделал в моей холостяцкой «хрущевке», теперь у меня самого вызывал улыбку. Ведь это же надо до такого додуматься — оклеить кухню клеенкой и покрасить полы масляной краской. Просто девятнадцатый век!

А как я одевался? Боже мой! Я мог облачиться в костюм с галстуком и при этом влезть в кроссовки, или мог с джинсами надеть двубортный пиджак, или вязаную шапочку сочетать с длинным пальто. А ещё художник!

Если я обладал абсолютным художественным вкусом, то в бытовом плане был полным профаном. Этого я не отрицал и спокойно внимал поучениям моей супруги, тем более что от меня она могла добиться практически всего при помощи своей ласки. Только глупые женщины добиваются от мужчины чего-то посредством луженой глотки. Алена относилась к умным и знала, что с помощью сладких намурлыкиваний на ухо можно добиться значительно больше.

Нет! Нельзя так любить! Ой нельзя. Из двух влюбленных тот, кто любит меньше, непременно становится паразитом. Но тогда я не знал этой горькой истины, и знать не хотел. Я был счастлив.

О чем речь? Я обожал её. А она обожала комфорт. И своей неистовой любовью к комфорту она развратила меня. Всего два года понадобилось, чтобы из меня, художника, духами, объятиями и нежными намурлыкиваниями сделать вальяжного ленивого кота. Нет, разумеется, не ту усатую полосатую тварь, которая целыми днями вытягивается на диване. Я целыми днями вкалывал. Но когда мне выпадала свободная минута, а это обычно случалось в выходные, я по-кошачьи вытягивался на диване перед телевизором без единой мысли в голове.

Поначалу мыслей не было, потому что большая часть головы была забита учебой, а потом стало не до них. У нас родился ребенок. Это был прелестный малыш, который почти не доставлял никаких хлопот. Он был спокойным и послушным. В конце концов для того, чтобы найти время для прогулок с коляской, мне пришлось бросить университет. Я это сделал без всякого сожаления, потому что был уверен, что философ из меня уже не получится мне слишком повезло с женой.

О чем речь? Я был счастлив, особенно первые три года нашей жизни. Да простят меня за банальность, они пролетели единым мгновением. Если несчастья можно описывать томами, тем более что все несчастные, по уверению старика Толстого, несчастны каждый по-своему, счастье не поддается описанию. Оно пролетает как дым или как фанера над Парижем, в зависимости от квалификации. Мое же счастье было похоже на пьяный запой. Однако любой запой заканчивается похмельем.

Похмелье, как известно, — это болезненное вхождение в реальность, прощание с иллюзиями, созерцание той самой фанеры, что летала над Парижем. В один из осенних вечеров я неожиданно вспомнил себя. Вспомнил и ужаснулся. Ужаснулся, потому что ощутил, что нахожусь на грани гибели. Как я мог забыть, боже мой? Как я мог забыть? В тот же вечер я достал из-под кровати мольберт, установил его посреди комнаты и взял в руки кисть.

22

«Счастье — это когда себя не помнишь», — прочел я в дневнике и зачеркнул. Да нет же! Разве это счастье? Это пьяный угар. «Счастье — это когда тебя понимают». Стоп! Кажется, я где-то это уже читал, или слышал, или даже видел в кино. Однако я совсем не то имел в виду, что подразумевалось в кино. «Счастье — это когда близкие понимают твою высшую цель…» Так, пожалуй, точнее. Впрочем, дело не в определении. Дело в сути.