Коготь Хоруса - [21]

— Я сделал вам предложение, — повторил сардар, не собираясь глотать приманку, — хотя я и был уверен, что улыбка его угасла.

Я оглянулся на своих спутников. Мехари и Джедхор молчаливо и неподвижно наблюдали. Гира бродила вокруг контрольных кресел и по-прежнему занимавших иссохших ее трупов. Я не мог прочесть в ее нечеловеческом сознании ничего, кроме угрюмого недовольства.

Глазами Ашур-Кая я наблюдал, как на экране рунические символы нескольких штурмовых ботов приближаются к верхним палубам «Его избранного сына». У нас оставалось меньше минуты до момента, когда первые абордажные шлюпки врежутся в борт.

— Кадал, боюсь, я вынужден отказаться. Я ценю предложение, однако не поверил бы тебе на слово, утверждай ты, что горишь, даже если бы самолично тебя поджег. Твое слово значит для меня меньше дерьма, сын Фулгрима.

Тот рассмеялся, справедливо уверенный в своей победе вне зависимости от того, предадим мы Фалька или нет.

— Жаль, Хайон. А как насчет тебя, Огненный Кулак?

— Я с тизканцем. — Я услышал, как армированные бронзой зубы Леора лязгнули, когда он ухмыльнулся. — Но если ты сдашься сейчас, возможно, я буду милосерден.

— Это у вас в легионе считается упорством, Леорвин?

— Нет, это считается юмором. — Зубы Леора снова лязгнули.

Канал вокс-связи с Кадалом отключился, заполнившись помехами.

«Я открываю канал», — передал я Ашур-Каю.

В ответ я почувствовал молчаливый укол раздражения: мой брат был явно недоволен тем, что я провозился столько времени.

Удерживать связь с чужим сознанием — нелегкое дело, даже при столь сильных психических узах, какие были между мной и Ашур-Каем. Я не мог открыть канал и сохранить телепатическую связь с братом, так что я приготовился к предстоящему резкому разрыву.

Я поднял топор и почувствовал, как Ашур-Кай поднимает свой меч. Нас разделяли сотни километров, однако я ощущал единство движения и то, как мы оба замерли в одну и ту же секунду, высоко занеся клинки.

«Готов», — передал я.

«Готов», — в тот же миг отозвался он.

«Мехари. Джедхор. Ко мне».

Мои мертвые братья подошли ко мне, держа болтеры на изготовку. Гира кружила вокруг нас троих. Ее беззвучный рык разносился в моем сознании.

Резко, как при ударе хлыста, мои чувства отдернулись от чувств Ашур-Кая. С помощью своего топора я пробил рану в теле реальности.

Как и надлежит любому оружию, у моего топора было собственное имя. Он назывался Саэрн, «Истина» в диалектах нескольких кланов Фенриса, из которых наиболее заслуживает упоминания племя дейнлиров.

Я владел Саэрном со времен сожжения Просперо, где вынул оружие из мертвых пальцев воина, который почти что сумел меня убить. Тогда я не знал о том бойце почти ничего — лишь то, что в его глазах была ненависть, а в руках — смерть.

Многие из ритуалов и обычаев легионов отражали брутальную простоту самых древних культур: племенных обществ Каменной Эры человечества или же воинских цивилизаций Бронзовой и Железной Эр. Брать трофеи у вражеских легионов не просто принято, это столь же вошло в традицию, как петушиная схватка соперничающих командиров — демонстрация картинных поз и обмен оскорблениями.

Многие из орденов Адептус Астартес, рожденных, когда армии Великого крестового похода рассыпались без вожака, полагают себя выше подобного поведения — однако мы, бойцы Девяти легионов, редко отказываем себе в удовольствии перекинуться парочкой выразительных угроз. В конце концов, большая часть уважения, которым боевая ватага пользуется среди своих сородичей, основана на репутации ее военачальника. Его воины будут кричать врагам о его триумфах и поражениях их врагов.

Так что присвоение оружия и доспехов павших — не редкость. И все же пусть я более никак не связан с Тысячей Сынов и не предан им, у меня по коже ползут мурашки, когда я представляю, сколько реликвий Волки унесли с останков Просперо. Во мне просыпается ярость при мысли о том, что они сочли наши сокровища малефикарумом, «порчеными» и почти наверняка уничтожили, вместо того чтобы носить в бою.

По крайней мере, используя оружие побежденного врага, ты выказываешь ему уважение. Я хранил Саэрн столько лет после Просперо не потому, что питал мелкую злобу к его создателям, а потому, что это был красивый и надежный клинок. Обрекать подобные реликвии на уничтожение — куда более суровое оскорбление.

Рукоять Саэрна, длиной с мою руку, была выкована из серого адамантия и украшена вытравленными кислотой рунами на фенрисийском диалекте тхарка. Символы повествовали о том, как первый владелец возвысился до своего титула чемпиона Волков. Вьющиеся по спирали руны говорили о десятках побед над ксеносами, предателями и мятежниками в ходе Великого крестового похода. Я завершил эту историю, когда забрал топор из его мертвых рук.

В последующие годы я переделал рукоять, начинив ее осколками психически заряженного черного кристалла с одной из внутренних планет Ока. Они тянулись по всей длине оружия от навершия до клинка, словно вены. Хотя в основном осколки предназначались для превращения оружия в концентратор психического заряда, они также крайне «недружелюбно» встречали чужую руку.

Сам топор представлял собой массивную секиру с одним лезвием, которое изгибалось, словно полумесяц. Золотая волчья голова скалила зубы в направлении смертоносной кромки. Когда топор активировался, по свирепой морде пробегали сверкающие молнии — от этого казалось, будто зверь жив и щерится.