КОГИз. Записки на полях эпохи - [6]

Вот такую историю, примерно в этих словах, я рассказал завлиту Толе и художнику Бархину, гуляя теплой весенней ночью по Свердловке.

4

Спустя три дня после описанного разговора я уже был в Москве и общался с привратником «цековского» дома на улице Черняховского, где проживал Симонов и куда меня пригласили в результате телефонного разговора. Привратник – человек с голубыми глазами – с минуту молча разглядывал меня, прежде чем произнес: «Вам назначено, пройдите в соседний дом в третий подъезд. Слева от настенного факсимиле “К. Симонов” в вестибюле на первом этаже будет дверь. Позвоните и спросите Нину Николаевну».

В соседнем доме на первом этаже дверь открыла невысокая женщина неопределенного возраста, хотя, конечно, в годах, а вот глаза – живые, проницательные и умные.

– Проходите. Я знаю, что вы по звонку Толи из Горького. Константин Михайлович улетел сегодня в Польшу на съемки фильма, и, к сожалению, ему не удастся с вами пообщаться. Но он попросил меня все сделать для вас. Проходите в кабинет и выпейте со мной чашку-другую чая.

Кабинет был огромный, но не поражал обилием книг, которое для меня в те годы являлось показателем социального статуса. Кабинет площадью не менее сорока метров поражал обилием рисунков и портретов с дарственными надписями хозяину, среди которых автографы Пикассо и Хемингуэя были не самыми дорогими хозяину, как я понял по их расположению на стенах.

Чай был свежезаваренный, горячий, халву я не ел, наслаждаясь чаем.

– Дорогой наш гость, – начала Нина Николаевна, – «Мастера» сегодня у меня нет, ни одного экземпляра. Но завтра привезут из издательства две пачки, и я вам дам.

Речь шла о книге Михаила Булгакова «Романы», которая вышла в те дни благодаря стараниям Симонова. Я, конечно, горел желанием приобрести эту книгу любыми правдами и неправдами, но сделал равнодушный и озабоченный вид: мол, не ради этих мелочей, в конце концов, я приехал сюда!

– Нина Николаевна, спасибо, но это дело десятое, а точнее, номер три. А дело номер один – это книга Льва Давидовича «Литература и революция», которую я привез в подарок Константину Михайловичу, – я открыл свой большой походный портфель, достал книжку, завернутую в газету, и протянул секретарю. К тому моменту я был в нее уже влюблен и доверял бесконечно, хотя и безосновательно. – А дело номер два…

И я долго и нудно принялся рассказывать.

– О, я знаю, как вам помочь. Но для этого вы должны мне поверить и съездить в Ленинград, – произнесла Нина Николаевна, выслушав мой рассказ. – Я вчера разговаривала по телефону с Еленой Сергеевной Боганевич, она старший хранитель отдела рукописей и редких книг Салтыковки, а ее муж работал в этой библиотеке еще до революции вместе с Сергеем Рудольфовичем Минцловым.

– Как? С самим Минцловым?

– Да. В жизни часто бывают удивительные совпадения. Еще запомните одно имя: Павленкова Валентина Ивановна, завотделом комплектования, тоже хорошая знакомая Константина Михайловича. Езжайте в Питер прямо сегодня. Я сейчас позвоню на вокзал насчет билетов, а завтра утром вас будут ждать в Салтыковке. И дайте, пожалуйста, в руках подержать, если не жалко, ваши замечательные книги.

5

В 70-е годы Питер, а точнее Ленинград, был всесоюзным антикварным центром: именно там находилось восемьдесят процентов антиквариата страны, в Москве – двадцать, а в прочей России – остальное. В Питере жили самые солидные коллекционеры и искушенные библиофилы. Считалось, что в старой столице сохранилась преемственность библиофильства и дворянского коллекционирования с дореволюционных времен. Удивить Питер было трудно, но мне в те далекие годы удалось это сделать несколько раз.

Приехал я почему-то очень рано. Видимо, что-то перепутал с непривычки, сидя в ресторане на Ленинградском вокзале в Москве: обычно-то сидел в ресторане на Курском. Выйдя на Невский, я не торопясь прошел до «Сайгона», культовой кофейни на углу Невского и Литейного, где непонятным образом в те остродефицитные времена можно было выпить настоящий кофе. Здесь же у официанта можно было разжиться, если он признает в вас своего, и косячком-«беломориной», набитой анашой. У дверей «Сайгона» в тот приезд я впервые услышал грустную песню: «Ты, пожарник, не туши – это дым от анаши». Через год узнал, что автор этой песни – мой школьный товарищ Перфишка, он тогда учился в Ленинградском институте театра, музыки и кинематографии.

Часто, описывая полузабытое прошлое, гонишься не за правдоподобием, а за деталями, в которых тонет истина и начинаешь путаться сам. Вот и сейчас вспомнил, как тогда, свернув за угол Салтыковки, стал спускаться по широким гранитным или базальтовым ступеням к какой-то маленькой набережной, и сбоку неожиданно оказался служебный вход. Но в памяти всплывают такие же ступени, из гранита или базальта, которые вели к набережной Сены, около пожарного выхода из Лувра – через него мне пришлось тайком возвращаться в музей, чтобы забрать свой полиэтиленовый пакет с бумажником и документами, забытый в музейном туалете, который я никогда не нашел бы, если бы попытался зайти снова в Лувр как положено – через стеклянную пирамиду.