Когда жизнь на виду - [27]

— Поздравьте, мужики, — говорит он, потирая руки, и идет к столу. — Меня назначают замначальника АСУТП завода. Это уже оперативный простор.

— А Преснякова куда девают?

— Увольняется. Съели его. Сам виноват: развел демократию, свободу выбора… В общем, заработался и потерял ориентир.

Мы молча жмем Денисову руку, чувствуя, что это уже не тот Андрюшка, который мог беспричинно жить и радоваться. Это уже серьезный, идущий в гору человек, у которого для всего должны быть основания. Самое время порадоваться за Андрея Тихоновича, выбравшегося, наконец, из беспокойных, шумных, но уютных предгорий, однако вместо этого между нами вдруг пахнуло холодком. Григорьев ставит на стол третий стакан. Он сидит и молчит, а это бывает с ним крайне редко.

Когда жизнь на виду

Солнечные лучи, столкнувшись с неприветливой жесткостью безукоризненно чистых снегов степи, рассыпаются острыми искрами. Ослепительный азарт жизни захлестывает и меня, возрождая во мне силу и уверенность. Я рад, что я двигаюсь, что у меня есть цель. Если не догонит попутная машина, мне придется пройти сорок с лишним километров. Это мне тоже нравится. Я не боюсь замерзнуть; я вообще вечен.

От яркого снега начинают болеть глаза, и я надеваю темные очки. Списанный солдатский полушубок уютно стягивает талию, вызывая у меня приятное ощущение прочности. Тактика моя проста: на протяжении всего пути выдерживать ритм и деловой настрой. Зимняя степь — это не бульвар, где можно бездумно прогуливаться, отдавшись первому попавшемуся настроению. У нее своя логика, свои законы, с которыми она заставляет считаться все живое.

Неприятный осадок минувшего вечера начинает понемногу дробиться во мне, и я заглядываю во вчера, как в яму с осыпающимися краями. Песня старая — тоска, неопределенность. Кажется, что жизнь проходит мимо, что накал твоего существования недостаточно силен, что тупеешь необратимо и стареешь душой, силой давя в себе всяческие желания из-за невозможности их теперешнего осуществления. А потом они уже и сами перестают появляться. Давит и огромная пустая равнина, вызывая сомнение в необходимости проявления какой бы то ни было энергии с твоей стороны. Но самые скверные часы диктует одиночество. Никогда не думал, что это чувство сможет забить все остальные.

Головой-то вроде понимаешь, что просто сменился образ жизни. Из бурной городской круговерти мы попали на почти безжизненную землю, ритмичные студенческие годы сменились естественным образом на жизнь более размеренную, четко очерченное бытие кончилось, и теперь ты должен определить себе дорогу сам. Короче говоря, объяснить можно все, и будет действительно ясно, откуда, почему и зачем. Но иногда очень хочется подпеть аксакалу на одной ноте. Тихонько так, чтобы никто не слышал, потому что этим желанием трудно кого-либо удивить.

Работа у нас интересная, и страсти человеческие бурлят не в меньшей степени, чем в столичном городе. Однако ты постоянно чувствуешь нелепость всего того, что раньше было нормой: суеты и скорости, глупых случайностей, решающих порой очень много, мелких удач и неудач, воспринимающихся полновесно, но от которых на следующий день и следа не остается. И согревает-то тебя теперь то, на что ты раньше и внимания не обращал, — самые элементарные человеческие действия, будь то пришивание пуговиц или приготовление яичницы.

Работаем мы в филиале НИИ, расположенном в степи в сорока с лишним километрах от небольшого городка. Пять дней в неделю мы проживаем по месту работы в благоустроенных бараках, а в пятницу вечером отбываем на выходные в наш Каменогорск. Женатые торопятся выбить половики, по которым они не ходили, а мы, неженатые молодые специалисты, едем решать одни и те же вопросы, которые нам уже порядком надоели. Мы заселяем шумное общежитие и квартиры с подселением, ходим в кино и в баню, изредка собираемся кучками, чтобы не потеряться в этом людном мире, а иногда расходимся парами, чтобы не толкаться.

Под «мы» я подразумеваю рабочих, инженеров и техников, молодых специалистов и вольнонаемных — всех, кто представляет команду научного корабля. Наши научные сотрудники занимаются исследованием природных газов: разрабатывают новые технологии разделения газа на составляющие, пытаются получать новые материалы, думают над новыми системами управления и так далее. База нашего НИИ находится в Каменогорске, а в степи, где мы работаем, — опытно-экспериментальные лаборатории.

В нашем НИИ работает в основном молодежь. Все мы равны перед делом, и у нас в ходу «натуральные» человеческие отношения.

Каждый из нас ищет здесь свое. Кому приглянулась зарплата, кто жаждет настоящего дела, кто хочет вырасти профессионально, как я, например. Некоторым по душе пестрота жизни, кому научный престиж и многим — та самая «натуральность» человеческих отношений, о которой я уже говорил. Мы все собрались с разных мест и, порой, глядя-друг на друга, удивляемся: вон какие люди бывают…

Все это хорошо, но деградаций и искалеченных судеб тоже хватает. Чтобы научиться ценить необходимое, бывает, приходится с ним расстаться. Многие специально ищут потерь, чтобы найти что-то более весомое, причем, сами не понимают, что это будет. Вот это: снова найти — не всегда получается. И уезжают мальчики и девочки, поломанные собственными и чужими слабостями, домой, где сущность человеческая бывает запрятана за сотнями мелких, но, вроде, нужных забот, за отчужденностью соседей в больших городах, за ворохами чужих новостей о событиях, происходящих в жизни других. Но и это в лучшем случае.