Когда зацветут тюльпаны - [8]

Она — конечно же! — согласилась заниматься с его ребятами. И увлеклась. К занятиям готовилась с волнением и старательно, отыскала студенческие конспекты лекций, перечитывала их, выписывала нужное, составляла планы занятий. И Алексею нравились ее лекции.

Как-то после занятий, провожая ее домой, он сказал:

— Удивительно… Послушал я сегодня вас и вроде умнее стал.

— Но ведь это вам давно известно! — приостановилась она, стараясь понять, шутит он или говорит серьезно.

— Верно, — согласился он. — Но я не придавал этому нужного значения. А сегодня послушал вас, представил себя на буровой и вдруг подумал: как это важно помнить, чтобы случай не застал врасплох… Нет, что ни говорите, а у вас настоящий талант педагога.

— Кедрин, вы смеетесь надо мной!

— Нисколько. Говорю со всей серьезностью, — и улыбнулся затаенно; она не могла видеть его улыбку в темноте, но почувствовала: он улыбается. И все-таки было так приятно слышать его слова!

А однажды сказал:

— Вы рассказываете ребятам о самых прозаических вещах так, словно стихи читаете…

— Вы безудержно льстите мне, Кедрин. Я наконец начну сердиться, — и погрозила ему пальцем.

— Нет, нет, что вы! Я не льщу — ненавижу льстецов, — я только хвалю вас…

— Я обижусь, Кедрин, — притопнула она ногой, остановившись. А он, тоже остановившись, засмеялся как-то по-мальчишески азартно и нисколько не обидно. Она засмеялась тоже.

Потом спросила:

— Вы, наверно, увлекаетесь поэзией?

Алексей ответил просто:

— Не знаю. Трудно сказать… Но хорошие стихи запоминаю.

— Наизусть? — наивно удивилась она.

Алексей засмеялся.

— Наизусть.

— Кто же ваш любимый поэт?

— Маяковский. Хотите прочту?

Любить —

                это значит:

в глубь двора

                      вбежать

                                    и до ночи грачьей,

блестя топором,

                         рубить дрова,

силой своей

                   играючи…

…Чем чаще встречалась она с Алексеем, тем больше он нравился ей. Нравился всякий: и тогда, когда он разговаривал с кем-нибудь, а она, зачастую против желания, наблюдала за ним, и тогда, когда молчал, слушал, думал, устремив глаза куда-то вдаль, когда сердился, шутил, смеялся… А смеялся он как-то особенно — по-мальчишески открыто, всем лицом, немного запрокинув голову назад.

Думала о нем часто. Делает что-нибудь и вдруг поймает себя на том, что вспоминает вчерашний вечер, разговор с Алексеем, что ждет сегодняшнего вечера. Это были мучительные минуты. Она не хотела, не смела думать и… думала. Она не забывала, что она замужняя женщина, что даже в мыслях она должна быть верной мужу, и все-таки думала о другом — об Алексее…

«Неужели люблю? Неужели?» — спрашивала она себя в смятении и решала прекратить эти встречи, отказаться от занятий с буровиками. Но подходило время, и она, захватив тетради и нужные книги, шла снова.

Гурьев был верен слову — сколько ни упрашивал его Алексей, заниматься в «комбинате» отказался. И был недоволен тем, что согласилась на это Галина. Каждый вечер настаивал:

— Брось! И чего ты с ними возишься? Ведь не будет никакого толку…

— Но пойми, — убеждала она его, — ребята так довольны. Задают вопросы, тянутся к знаниям… Ну, почему ты не хочешь помочь им?

— У меня своих дел по горло — дай бог справиться. Отдыхать-то я должен?

— Но ведь и Кедрин работает, и Вачнадзе, и Сельдин…

Никита ворчал.

— Кедрин, Кедрин… Нашла тоже сравнение. Он сутками может работать, твой Кедрин, и усталости не почувствует… И потом, знаешь, мне не нравится, что ты пропадаешь где-то допоздна… Мы совсем не бываем вместе.

В другой раз:

— Галина, нужно покончить с этим твоим увлечением. Ты там одна среди мужиков, слушаешь их гадости…

— То есть?

— Ну, анекдоты и тому подобные вещи.

— И тебе не стыдно? Они так хорошо ко мне относятся…

Через несколько дней:

— Мы в конце концов поругаемся. Приходишь в полночь, стихи читаешь: «силой своей играючи…» Что все это значит?

— Не понимаю, чего ты добиваешься, Никита. Ну, почему ты против? Почему?

— Долго объяснять. Скажу коротко: хочу, чтобы ты была дома, со мной… Неужели тебе не ясно, почему?

Галина не ответила и вышла в другую комнату.

5

«Выпускные» экзамены в «кедринском комбинате» состоялись в мае. Закончились поздно вечером. Ее по обыкновению провожал Алексей. Шутил, но шутки получались тяжеловатыми. Она старалась не замечать этого, отвечала шутками же и чувствовала, что у нее тоже не получается. «Вот и все… Вот и все», — думала она и не понимала, почему — «все»? Что — «все»?

Незаметно подошли к подъезду ее дома. Она посмотрела на Алексея. Он хмурился, нервничал. Мелькнуло желание сказать ему что-то такое, что успокоило бы его, но… что скажешь?

В подъезде, простившись с Алексеем, остановилась. Невыносимо захотелось заплакать, вовсю, не сдерживая слез. Вслух произнесла:

— Ну, вот и все.

Никита пил чай. Позвякивая ложечкой о край стакана, спросил:

— Закончили? Ну и как?

Бодрясь, ответила:

— Замечательно. Комиссия свирепствовала, но как сказал Климов, «один-ноль в нашу пользу»… Ребята держались молодцами.

— Очень рад. Теперь ты освободилась и можно вздохнуть спокойно.

Галина покачала головой.

— Ты можешь вздохнуть, а я… Никита, я пойду завтра к Вачнадзе и буду требовать для себя работу. Не могу я так больше, не могу!