Когда я умру. Уроки, вынесенные с Территории Смерти - [54]

Мы знали, что все меры уже исчерпаны. Филип испробовал разные виды химиотерапии, но пользы было мало. Единственный шанс давала хирургическая операция.

Сначала в Марсдене нам советовали вернуться для этого в Америку, к тому же самому хирургу, поскольку ему лучше знать, что он там наделал. И тут я в первый раз решительно вмешалась. Я не хотела больше видеть эту американскую клинику, ее организационные заморочки, холодность в обращении с пациентами. Мюррей Бреннан был готов провести вторую операцию, он хотел делать ее на пару с коллегой, поскольку предвидел, что работа будет очень сложной. Но и это мне уже виделось как негативный фактор. Я не была уверена, что мы с мужем сможем это вынести еще раз.

Я спросила Дэвида Каннингема, нет ли чего-нибудь ближе к дому. Мы собирались повидаться с одним из хирургов в Марсдене, однако профессор Каннингем объяснил, что мало кто возьмется за эту вторую операцию. И вот тут он упомянул Майка Гриффина. Филип рассказал о долгих переговорах и о той настороженности, с которой его встретили в Ньюкасле. Я приехала туда, чтобы забрать Филипа после первого обследования, и это была всего лишь первая из многих наших поездок по Северо-Восточной железной дороге.

Профессор Гриффин держался открыто и избегал двусмысленностей. Да, он согласен провести операцию, но он хотел бы, чтобы мы, и в частности я, были полностью осведомлены о реальной опасности. Я прилежно записала все это на листке бумаги, который выглядел как список покупок для магазина ужастиков. В конце концов мы приступили к делу. Мы переехали в Ньюкасл, сняли квартиру в центре на Грей-стрит. Квартира, как я дразнила Филипа, полностью соответствовала картинкам из таблоида «Жены футболистов». Вечером перед операцией мы выбрались поужинать, и я была настолько не в себе, что забыла сумочку в ресторане.

Еще одна операция, и снова я дожидаюсь в кафетерии. Мое беспокойство было подобно чайнику: мой разум кипел с бешеной силой, и не было никакой возможности выпустить пар. В такой ситуации не остается ничего, кроме как сжать зубы и терпеть изо всех сил.

Операция продолжалась уже пять часов, и я решила выйти погулять. Тут я столкнулась с профессором Гриффином, который вышел из операционной после первого раунда. Прошло еще пять ужасных часов, и только после этого я встретилась с ним снова в его маленьком офисе. Операция была проведена со всем мастерством, на которое был способен хирург экстра-класса.

Профессор Гриффин сказал, что, когда операция подходила к концу, он подумывал удалить Филипу весь желудок и из кишки сформировать некое подобие сумки для приема пищи, однако для этого потребовалось бы еще четыре часа. Могу уверенно сказать: он сомневался по поводу этого своего решения. Поэтому слово взяла я: «Но ведь, поглядев на Филипа, как на тысячи пациентов до него, вы видели, что остатки его желудка выглядели вполне нормально. Вот вы и решили: пусть они будут на месте, это будет лучше для пациента. Вы принимали это решение на базе своего многолетнего опыта».

Он ответил: «Похоже, вы хорошо знаете, что это такое – принимать решения».

«Да, знаю, – сказала я. – Но мои решения не касаются вопросов жизни и смерти. А ваше, как мне кажется, было правильным».

Об этой беседе я тоже никогда не рассказывала Филипу.

Обстановка в реанимационном отделении британской больницы очень сильно отличается от того, как это выглядит в Америке. Хоть меня и предупреждали, я оказалась не готова к виду Филипа – ему в горло была вставлена трубка для дыхания. Он походил на мертвеца. Его собирались продержать под наркозом всю ночь, так что мне велели вернуться следующим утром. Когда я пришла, они вынули трубку. Филип едва пришел в сознание, он наверняка испытывал сильную боль, поэтому я просто сидела рядом и безуспешно пыталась понять, чего он хочет. Не знаю, как я все это выдержала, но я старалась быть сильной, отвечая и за себя, и за мужа.

В главе «Территория Смерти» Филип пишет о растяжимости времени, о том, как из физического оно превращается в эмоциональное. Это же можно было сказать о его состоянии во время обеих операций и сразу после них. В такой ситуации думать можно только о том, как дожить до начала следующего часа. Час проходит и без какого-то заметного стыка перетекает в следующий час. И так далее. Реальное время и реальная жизнь оказываются в подвешенном состоянии. Все внимание сосредоточено на положении больного, будто этим ему можно помочь. Здесь свою роль играют и ритуалы. Весь ритм больничной жизни, кофе из больничного буфета, оплата телевизионной карточки. Тысячи мелких, не связанных между собой действий, которые заполняют весь день.

В Ньюкасле все выглядело солидным и внушало доверие. Я видела, что Филип попал в хорошие руки. Впрочем, когда он через несколько месяцев вернулся сюда, чтобы узнать результаты анализов, новости все равно были плохими.

Это означало новые сеансы радиотерапии в Марсдене и использование трубки для кормления. Как я ненавидела звук этой ночной кормежки, аварийную пищалку, срабатывавшую при расстыковке этих трубок, и густой желтый кисель, проливающийся то тут, то там. Тем не менее эта трубка была для Филипа залогом жизни, и я тряслась над ней, как над драгоценностью.