Когда я был маленьким, у нас была война - [8]

А вот тетка Нина своего Егора не выменяла, и после войны он вернулся домой живой и здоровый. Ему бы радоваться, а он чуть что — напивается водки и гоняется за теткой Ниной. Она прячется в хате тетки Маруси, там Егор разоряться не смеет, а только сидит и плачет. Вместе с ним плачет и тетка Нинка.

Папа с мамой жалеют и тетку Нину, и дядьку Егора. Хотя, дядьку Егора больше.

Наши

Во время войны в нашем селе никогда не говорили Советская или там, Красная Армия, советский самолет или танк. Все объединялось одним словом: «НАШИ». «Скорее бы НАШИ пришли!», «Возле станции подбили НАШ танк», «Немцы своих захоронили, а к НАШИМ и подходить запрещают»…

Даже пятилетняя полячка Зося, попавшая в село вместе с беженцами, увидев самолеты с красными звездами, радостно кричала:

— Матка бозка! Наси летят!

Война

Всю войну и долго после нее мы играли в войну. Делились на «русских» и «немцев», вооружались и с криком «Ура а! За Родину, за Сталина!» бросались в атаку. «За Родину, за Сталина!» кричали и «русские» и «немцы», так что непосвященному понять, где какая армия, было трудно.

Через наше село два раза прошла взаправдашняя война, на нас падали бомбы, мы видели убитых. Поэтому эту детскую забаву никто из нас никогда не называл появившимся несколько позже пренебрежительным словом «войнушка». Мы знали, что война — это очень серьезно.

Двоечники

Немцы вошли в наше село летом, когда самые каникулы, и первого сентября школа так и осталась на замке. Тогда моя мама вдвоем с крестной мамой Галей отправились в район к бургомистру и попросили разрешения учить детей. Тот разрешил, но потребовал заклеить в учебниках страницы, на которых написано о Сталине и Красной Армии. Понятно, наши полицаи вместе со старостой должны за этим проследить.

Собрали учебники, приготовили из муки клей и за работу. Учительницы вместе со старшими учениками заклеивают, а полицаи — Радько и Плужник проверяют. Если буквы просвечивают через наклеенную бумагу, ругаются и требуют переклеить.

Так наша Лида и пошла в первый класс с букварем, в котором почти все последние страницы были заклеены. И что интересно. Если «Мама мыла раму» Лида читала с большим трудом, то заклеенные страницы о Сталине и Красной Армии шпарила без остановки. Если приложить букварь к оконному стеклу, запрещенные для чтения слова немного проглядывали. А, как известно, запрещенный плод сладок. К тому же хотелось узнать и о Сталине, и о Красной Армии. Вот и читали.

Но самое интересное не это. Самое интересное то, что всю войну на школе провисел написанный на красной материи плакат: «С Хрущевым к победе!».

Я помню этот плакат, и уже взрослым спросил у мамы, почему никто не сообразил его снять? Ведь генерал-лейтенант Хрущев был членом военного Совета! Работал в одой команде со Сталиным. За такой лозунг могли и расстрелять!

Мама пожала плечами:

— Не знаю. Нам он не мешал. А Радько с Плужником, которые за это отвечали, даже распоряжения бургомистра читали с большим трудом. Куда им разобраться с плакатом? Двоечники, одним словом.

Когда прогонят немцев

О победе у нас заговорили только в конце войны. Прежде всего, это желанное событие обозначалось словами: «когда прогонят немцев». В то же время, никто не допускал мысли, что все может сложиться иначе. Ведь там далеко, где сегодня проходит фронт, воюет наш папа, а он не может не вернуться домой.

Наверное, к кому-то из взрослых сомнение в голову и закрадывалось, но только не к детям. Мы хорошо знали, что вот-вот прогонят немцев, не нужно будет занавешивать на ночь окна, прятаться в погреб от немецких самолетов, притихать при малейшем стуке в дверь или окно.

Прогонят немцев, и сразу наступит замечательная жизнь. Главное, вернется папа и принесет много гостинцев.

О папе

Наш папа плохо видел, и его мама — бабушка Марфа была уверена, что отца убьют в первом же бою.

— Та Миша жэ з детства слипый, словно зинськэ щэня, горестно восклицала бабушка Марфа. — Скилькы разив чужу корову от чэрэды прыганяв! Своя, значить, по буераках скытаеться, а вин чужу в двир за налыгача тягнэ…

Но отец выжил и после войны возвратился домой. Все у него было, как положено: ордена, медали, нашивки за ранения.

— Папа, — расспрашивали мы его. — Тебе на войне страшно было?

— Там всем страшно, — говорил папа. — На войне только дурак ничего не боится.

— А ты хоть одного немца убил?

— Откуда я знаю? Я даже мушки на винтовке не вижу. Может, какого и убил.

— А как же ты стрелял?

— Куда люди стреляли, туда и стрелял.

— И в атаку ходил? — удивлялись мы.

— Конечно. Ходил. Там в окопах никто не отсиживался.

— Но как же ты видел, куда бежать?

— Куда люди бежали, туда и я бежал. Стрелял, гранаты кидал, может, в кого и попал.

Папа у бабушки Марфы — последыш, мазаный пирожок. Сначала родился сын, затем семь дочерей, потом папа. Так вкупе с сестрами и вырос. Бабушка Марфа не раз говорила, что у него и характер, как у девочки.

— Хлопца по сэлу колэсо од брычкы ганяють, а воно з дивчатамы на луках винкы плэтэ. Такэ боязлывэ було, дажэ куры його клювалы… И писля цього вы хочэтэ, щоб вин у нимцив стриляв…

Не знаю, но только сегодня во мне живет уверенность, что папа всей правды о войне нам почему-то не рассказывал…