Когда я был мальчишкой - [42]

Теперь я знаю, что это чушь – будто перед мысленным взором гибнущего человека проходит вся его жизнь.

Когда немец пытался пристрелить меня в блиндаже, я так растерялся, что вовсе ни о чем и не думал.

Когда Володя попал ботинком в треснувший пень и никак не мог высвободить ногу, в трех метрах от него плюхнулась на траву граната с деревянной ручкой. Она не взорвалась, и Володя остался жив. Я спросил его, о чем он успел передумать в эти секунды. Володя удивленно пожал плечами.

– Материл ботинок,– откровенно признался он.

Я потом задавал такие вопросы многим товарищам. Почти каждый фронтовик когда-нибудь был на волосок от гибели, но никто мне не ответил, что в роковое мгновенье перед его глазами проносились картины детства, или свадьбы, или первого поцелуя с любимой.

А через несколько минут погиб Кузин – из-за своей жадности. Он зашнырял по домику и выволок во двор роскошный кожаный чемодан.

– Не открывай!– дико закричал Виктор Чайкин.– Ложись!

Кузин не послушался и рванул крышку. В чемодане оказалась мина-сюрприз натяжного действия.

Самые страшные два часа: наш батальон слишком углубился в лес и попал в окружение. Мы поняли это, когда новый комбат Ряшенцев приказал прекратить продвижение и занять круговую оборону. Какое счастье, что мы успели выйти из леса на широкую, в редких кустах поляну – нас бы перестреляли как кроликов. А теперь на эту поляну, плюясь снарядами, выползли восемь немецких танков, а за ними шли фашисты, стреляя из прижатых к бокам автоматов.

А наши орудия остались позади, и гранаты были на исходе. И некуда было податься – батальон оказался в огненном кольце.

Нас спасло то, что поляна была минирована, и танки продвигались по проходам слишком медленно, буквально с черепашьей скоростью. И до нас они не дошли: их расстреляли ИЛы, которые в те дни непрерывно кружились над плацдармом. Это было чудесное зрелище: ИЛы, чуть не задевая верхушки сосен, проносились над поляной, поливая огнем танки, делая крутые виражи, и вновь возвращались. Из восьми танков успел удрать лишь один, остальные горели и взрывались.

И еще в одном нам повезло: у немцев не оказалось орудий, а минометы в лесу не так опасны, как на открытом месте, многие мины до нас не долетали – наталкивались вдали на стволы и ветви сосен.

Справа от нас, за проселочной дорогой, лес горел, и оттуда несло жаром. Виктор на всякий случай приказал нам, пятерым, следить за этой стороной и не ошибся: именно оттуда, закопченные и страшные, нас атаковали фашисты. Их было человек пятьдесят, а нас не больше двадцати – все, что осталось от первого взвода. Но немцам еще надо было перебежать дорогу, где пулям ничто не мешало, и это уравняло шансы. Мы, пятеро, перекрыли дорогу шквалом очередей. В расположение взвода просочилось десятка два немцев, остальным пришлось так плохо, что только врагу и пожелаешь. В горящем лесу они оставаться не могли и один за другим, задыхаясь от дыма и гася на себе тлеющую одежду, выскакивали на дорогу, где их ожидала смерть.

Мы тоже задыхались и кашляли, на нас летели горящие ветви, но все же это можно было терпеть. Потом мы бросились на помощь своим ребятам, которые схватились с фашистами врукопашную. Но те оказались неполноценными противниками: они слишком наглотались дыма, и слезы застилали им глаза. Я запомнил одного огромного рыжего немца, он расстрелял все патроны и размахивал автоматом как дубиной. Он остался один, его легко можно было пристрелить, но Виктор решил брать «языка». И вдруг Володя неожиданно мастерски… залаял! Немец испуганно присел, а на него со всех сторон навалились и скрутили.

И мы искренне, от души хохотали – единственный раз за эти три дня.

В нашей роте оставалось человек сорок, и чуть ли не целый день ею командовал гвардии сержант Виктор Чайкин. Мы брали деревню штурмом, прямо из леса. Мы сначала и думать не думали, что это деревня – уж очень ее дома не похожи на наши деревенские хаты. Кирпичные особняки с остроконечными, уложенными красной черепицей крышами, асфальтированная улица, водонапорная башня – какая же это в нашем понимании деревня?

Здесь я увидел, что может наделать фаустпатрон.

Первыми на деревню пошли тридцатьчетверки, а мы бежали за ними. Вдруг несколько танков вспыхнуло, а с одного с грохотом слетела башня – внутри взорвались снаряды. Остальные танки, не снижая скорости, разъехались по дворам, проходя постройки, как нож сквозь масло. А мы стреляли в фаустпатронников, о которых знали только понаслышке, и никак не могли поверить, что из этих простых, вздутых на одном конце труб, можно подбить танк. Потом мы окружили танки и молча смотрели на темные, правильной формы дыры, в которые свободно влезал кулак. Если бы танкисты не поторопились и взяли, как предлагал им майор Локтев, на броню автоматчиков, фаустпатронники вряд ли смогли бы уничтожить четыре машины…

В этой деревне мы проспали несколько часов беспробудным мертвым сном. Нашему взводу достался богатый дом, и мы, не остыв от боя, поначалу ходили из комнаты в комнату, удивляясь чужому быту. В большом книжном шкафу с разбитыми стеклами стоял длинный ряд: «Майн кампф» в разных переплетах, богато иллюстрированное издание о немцах в Париже, разные книги неизвестных мне авторов и мои любимые «Три мушкетера»– черт побери!– на немецком языке. Как я жалел, что учил в школе английский!