Когда умолкнет тишина - [9]

— Видишь, — сказал вошедший с кипятком дядя Петя, — и у Макаровны, вон, горе. Петька-то ее не успел выскочить. Война, — глубокомысленно заметил он, — это такая штука, когда вокруг одно горе.

Сашка слушала этот тоскливый вой, и он наполнял ее душу еще большей тоской. Ей вдруг стало нестерпимо жалко дворничиху. Сашке казалось, что сейчас только она, Макаровна, может понять ее страшное несчастье, как сама Сашка понимала горе дворничихи, и это почти делало их родными.

Дядя Петя снова вышел на кухню. Сашка осторожно выглянула из комнаты, и, убедившись, что он целиком поглощен размешиванием углей в печке, на цыпочках прокралась к входной двери.

Спустившись во двор, она некоторое время в нерешительности стояла у подъезда, глядя как Макаровна раскачивается в вое, по временам то вцепляясь себе в волосы, то в бессилии роняя в пыль грязные худые руки. «Почему я не кричу как она? — думала Сашка. — Ведь мне больно, очень больно, так, что режет в груди. Мое горе больше ее, но я хочу молчать, чтобы никто не слышал моего голоса, как не услышать их голосов…»

Но больше всего Сашку поразило то, что немногочисленные женщины, переминавшиеся с ноги на ногу рядом с Макаровной, не пытались ее утешить. Сашке всегда казалось, что если человек плачет, его обязательно нужно утешать, как делала мама — обнять и долго говорить добрые слова. А вот так стоять и смотреть, как плачет человек — это просто жестоко. «Может, они боятся, — подумала она, — ведь Макаровна всегда такая злая. Но я не боюсь! Когда человек так несчастен, он не может быть злым…» И Сашка направилась к Макаровне.

Подойдя к дворничихе, она положила свою исцарапанную руку той на плечо, и, постаравшись вложить в голос всю свою доброту и сочувствие, произнесла:

— Не плачь…

Макаровна подняла голову, и Сашку вдруг поразило то, что глаза на ее грязном, залитом слезами лице, были лишены всякого смысла. Она внезапно подумала, — а что если дворничиха сошла с ума? — и испугалась. Но тут смысл стал возвращаться в глаза Макаровны, и лицо ее вдруг исказилось дикой злобой.

— А-а-а, немецкое отродье, — взвизгнула она и вцепилась костлявыми пальцами в Сашкины волосы.

Слезы брызнули у Сашки из глаз от боли, и она завопила во все горло. Женщины, стоявшие рядом, бросились ей на выручку, пытаясь отцепить Макаровну. Но та держала Сашку крепко, второй рукой стараясь расцарапать ей лицо. Поднялся ужасный гвалт. Наконец Сашке удалось вывернуться, оставив в руках Макаровны клок волос. Всхлипывая, она помчалась прочь. А дворничиха, в бессилии упав на колени и продолжая вопить, подобрала камень и запустила вслед Сашке. Бросок оказался на редкость метким — камень попал Сашке меж лопаток. Сашка споткнулась было, но тут же, выровнявшись, припустила еще быстрее прочь от этих странных и необъяснимо жестоких людей, с сердцем, полным обиды.

IX

Только через три квартала она перестала бежать, когда уже совсем выбилась из сил. Вдобавок к головной боли, теперь у Сашки ужасно болела ушибленная спина, и ей было так горько, так обидно, что слезы сами лились из ее глаз, хотя до этого казалось, что плакать она уже никогда не сможет.

Сашке считала, что у нее были все причины для того, чтобы ненавидеть дворничиху: Макаровна всегда обижала их, особенно Софью Львовну, и Петька ее был очень вредный. Но ведь Сашка все забыла, она пришла ее пожалеть, утешить, а вместо этого — снова ужасная обида. За что? Сашка плелась по дороге, поддавая ногой камни, встречавшиеся на пути, размазывая по щекам слезы, на которые ужасно злилась: «Макаровна не стоит того, чтобы из-за нее плакать!..» — думала она.

Но тут другая страшная мысль возникла в ее голове: «Во всем этом виновата я сама! Если бы я не забыла фотографии, мы все успели бы выйти из подъезда, были бы сейчас вместе. Они погибли по моей вине…»

Эта мысль настолько поразила Сашку, что она села на дорогу и, опустив голову на руки, решила, что никуда отсюда не уйдет. «Пускай в меня кидают камни, правильно, я заслужила. Пусть мне будет больно, меня нужно наказать самой страшной болью! Нет, я сама себя накажу — буду здесь сидеть, пока меня не убьет бомбежкой, или пока не умру от голода, — твердо решила она. — Хоть целый месяц буду сидеть!»

И хотя страшно и больно было Сашке, глубокое равнодушие к собственному страданию наполнило ее душу. И Макаровну она теперь оправдывала, — потеряв единственного дорогого человека, нет ничего удивительного накинуться с кулаками на ни в чем не повинного человека. А потаскала она Сашку за волосы, так что ж? Может, ей от этого хоть чуть-чуть легче стало. Сашке казалось, что немного облегчив кому-нибудь страдания, она получит хоть какую-то частицу прощения за свою огромную вину.

Сидя на пыльной каменистой дороге, обхватив голову руками, она все думала о том, как виновата перед родными. И мысль, которая на мгновение промелькнула в ее голове — отправиться в Москву, чтобы найти своих родственников — она тут же в страхе отвергла. «Что я скажу им? — думала она. — Скажу, что из-за меня они погибли? Они остались в подъезде, чтобы дождаться меня, они не бросили меня и погибли. А я, из-за которой все случилось, я жива. Они не простят мне этого никогда. А если простят, то все равно всегда будут об этом помнить, поэтому я не смогу жить с ними…»