Когда умерли автобусы - [20]

Зима девяносто третьего года была, пожалуй, самой холодной зимой в моей жизни. Я жил один, спал в спортивных штанах и в носках. Перед тем как заснуть, старался каждый раз поглубже засунуть фуфайку в штаны, чтобы спина не оголилась, если я буду крутиться во сне. Проект на втором канале как раз сорвался, в газете мне не подписали прибавку к зарплате, а моя бывшая девушка бегала по всему городу и трезвонила, что я гей и импотент. Я просыпался среди ночи с подмышками, воняющими гнилью. Я звонил моей бывшей девушке, для верности прикрывая трубку ладонью уже во время набора номера, а когда она отвечала — нажимал на рычаг. Я был уверен, что это весьма изощренный способ мести.

Мой день рождения мы отложили на один день, потому что в ночь с двадцатого числа на двадцать первое газета отправила меня в обсерваторию, чтобы я принес им тысячу слов о группе метеоритов, пересекающей наше небо раз в сто лет. Я просил разрешения написать об одном поселенце из Кирьят-Арба — он получил травму головы и превратился в овощ, — но мне объяснили, что это «не моя ниша». Собственно, моя ниша — заметки в цвете. Каждую неделю я должен был цветисто заполнять эту нишу на страницах 16-17, чтобы все те, кто сумел пережить военно-криминально-экономически-политические репортажи, получили конфетку: всемирный съезд ветеринаров, чемпионат Вселенной по скейтингу — словом, что-нибудь обнадеживающее. Я все-таки попытался упереться рогами насчет поселенца, получившего кирпичом по голове, — я чувствовал в нем родную душу.

Ему тоже сорвали какой-то проект, его будущее выглядело ничуть не обнадеживающим, но редактор настаивал, и я поехал в обсерваторию под Хадерой с фотографом, которого видел первый раз в жизни. Этот фотограф рассказал мне, что у него уже месяц зуб на нашу газету. У него была пленка с телом солдата, убитого на территориях, — охренеть, что за кадр, с отрезанной головой, насаженной на кол! — а зануда-редактор отказался его печатать, сказал, что это дешево. «Он и про Линча бы наверняка сказал, что это дешево. — Фотограф терзал рычаг переключения передач взятой напрокат машины. — Он небось думает, что и Пекинпа[26] лежат по пять штук в пачке. Эта моя фотография с головой Авраами — она музея заслуживает, а не газеты!» Я попытался угадать, что мама приготовит мне ко дню рождения. Подарком, конечно, окажется новый дорогой диктофон или обогреватель — по крайней мере, эти вещи были мне сейчас нужнее всего. А к самому вечеру она испечет мне морковный пирог — мой самый любимый. Посидим немного, поговорим, мой брат специально приедет из Раананы. Папа скажет, что он ужасно мной гордится, и покажет мне альбом для фотографий, на черные страницы которого вклеены все написанные мной заметки. Уж не знаю почему, но я вспомнил свой десятый день рождения, когда весь класс пришел ко мне в гости, а родители пригласили фокусника.

Мы с фотографом добрались до обсерватории. Было ужасно холодно, а мне надо было получить комментарии от всех любителей метеоритов, которые там крутились. Эти люди сообщили мне, что тут у нас не просто какие-то там метеоры, прилетающие раз в сто лет, а группа, проходящая вблизи земного шара только один раз в семьсот лет. Мой диктофон не работал, так что пришлось записывать все ручкой. «Что за лажа, — жаловался фотограф, — на территориях люди режут друг друга, а я тут снимаю укутанных очкариков, дрочащих на телескоп. Надеюсь, что хоть эти камни с неба хорошо выйдут на снимке». Кроме пирога, мама еще приготовит спагетти, как я люблю, и морковный суп. И каждый раз, когда она будет отправляться на кухню этими своими усталыми шагами, мне будет хотеться умереть.

Метеориты прилетели, как прилетали каждые семьсот лет, и фотограф сказал, что выглядят они хреново, а в газете будут смотреться еще хуже. «Они так редко прилетают, — сказал он. — Так пусть хоть выкинут какой-нибудь номер». И я подумал, что если уж фокусника не будет, то, может, эти метеориты могли бы заскочить к нам домой, в гости. И все изменить к лучшему. Моего брата, мою маму, червей, живущих у нее в животе, меня с моей тысячей слов на страницах 16-17. Тогда все начнут радоваться жизни, даже моя бывшая девушка станет лучше спать по ночам. Как в тот день рождения, когда был фокусник и у нас с братом из ушей рекой текли монетки. Когда мама летала по воздуху, как балерина, танцующая по луне, а папа только молчал и улыбался.

Дырка в стене

На бульваре Бернадот, прямо рядом с автовокзалом, есть дырка в стене. Когда-то там был банкомат, но он, кажется, поломался или им просто не пользовались; туда приехал пикап с людьми из банка, они забрали банкомат и так и не вернули.

Однажды кто-то сказал Уди, что если в эту дырку прокричать желание, то оно исполнится, но Уди не очень-то поверил. Если честно, то однажды, возвращаясь вечером из кино, он крикнул в дырку, что хочет, чтобы Дафна Римельт в него влюбилась, — но ничего не произошло. А в другой раз, чувствуя себя очень одиноким, он заорал в дырку, что хочет себе ангела в друзья, и ангел действительно появился, но другом он для Уди не стал и всегда исчезал, когда в нем действительно возникала нужда. Ангел этот был худым, сутулым и всегда ходил в дождевике, чтобы никто не видел крыльев. Прохожие были уверены, что он горбун. Изредка, когда они с Уди оставались одни, ангел снимал плащ и однажды даже позволил Уди потрогать перья на крыльях, но, если в комнате оказывался кто-нибудь еще, он всегда оставался в плаще. Дети Кляйнов как-то раз спросили ангела, что у него под плащом, а он ответил, что там рюкзак с чужими книгами и он боится, что они промокнут. Он вообще все время врал. Он такое Уди рассказывал — сдохнуть можно: о жизни на небе, и как люди оставляют ключи в замке зажигания, когда идут домой спать, и как кошки ничего не боятся и даже не знают слова «брысь».