Когда-то был человеком - [6]

Пропустив примерно половину людей, я отрубил: «Конец рабочего дня!», опустил решетку донизу и удалился размеренными шагами, ни разу не оглянувшись.

Спрятавшись за телефонной будкой, я продолжал наблюдать за происходящим. Но там ничего и не происходило. Любой из этих околпаченных мог бы без особых усилий устранить препятствие – для этого достаточно было просто протянуть руку и поднять решетку. Но никто этого не сделал. Все продолжали стоять, возбужденно жестикулируя, пока наконец через добрые четверть часа не появился привокзальный полицейский и не освободил их данной ему властью. Спасенные пассажиры заторопились под надежный домашний кров, вероятно, чтобы рассказать своим близким интригующие подробности только что пережитой драмы – захвата заложников. Только доблестный спаситель еще Долго расхаживал по опустевшей привокзальной площади, пиная ногой незримый футбольный мяч и высматривая, не затаились ли где злоумышленники.

Эта история может показаться неправдоподобной, но у меня есть свидетели, готовые подтвердить не только ее, но и другие рассказанные здесь.

А вообще-то в достоверности ее может убедиться любой, кто ходит в кино. По окончании фильма билетеры часто открывают только одну половину двойных дверей. Люди толпятся и с трудом проталкиваются через такой узкий проход, что становится страшно: вдруг застрянешь. И редко кто догадается открыть вторую половину двери. Остальные смотрят на смельчака, как правило, с удивлением, на их лицах, как это ни парадоксально, часто читается легкое неодобрение: такие действия вправе совершать только тот, кому это положено по должности. Ведь так?

Гастроли по островным курортам Северного моря всегда изматывали нас до предела. В это время наше состояние меньше всего зависело от внутреннего творческого настроя, больше – от расписания движения судов и болтанки. Вставать ни свет ни заря, грузить сценический реквизит на тачки или повозки, тащиться заспанными к вокзалу по тихим островным дорожкам, перегружаться в поезд местной железной дороги, вновь разгружаться на пристани и карабкаться затем вместе со всем барахлом по шаткому трапу или загружаться в зафрахтованный катер. Час отдыха на палубе возле машинного отделения, затем снова – багаж в зубы – и вниз, на сушу, загружать вещи в оставленную накануне машину. Длинный путь вдоль дамбы в направлении следующего порта, затянувшееся ожидание очередного судна (разумеется, битком набитого), и в заключение – все те же процедуры с погрузкой-выгрузкой, только в обратном порядке. Два часа на то, чтобы соорудить сцену, несмотря ни на что, вовремя начать представление, после чего опять демонтировать ее. Затем – несколько часов сна на надувных матрацах где-нибудь позади сцены или в зале для массажа какого-нибудь санатория, ибо получить свободную койку в разгар сезона – дело совершенно немыслимое. Спишь, пока в пять утра не прозвонит будильник и все не начнется по новой. И так день за днем.

Перед началом турне мы еще мечтали о том, как здорово будет поваляться на каком-нибудь пляже, но по прибытии на место нам становилось ясно, что сияющее солнце и морская волна предназначены исключительно для отдыхающих. У нас же на все это просто не оставалось времени. Чем дальше уходило лето, тем сильнее вскипало в нас завистливое раздражение против путешествующих отпускников. Хотя именно они и составляли ту публику, которая платит нам денежки, слово «куротник» стало худшим из ругательств в нашем репертуаре, и мы не упускали возможности продемонстрировать глубочайшее презрение ко всем этим вооруженным биноклями жителям материка, пустившимся на поиски отдыха и развлечений. Конечно, все это было в высшей степени несправедливо с нашей стороны, однако помогало продержаться до конца гастролей.

Лично я избрал для себя относительно безобидное хобби, помогавшее мне разряжаться от накапливавшейся во мне агрессивности. Для того чтобы скрасить утомительные переезды, я самовольно присваивал себе очень важную функцию билетного контролера. Придуманные мною самим правила игры состояли в том, чтобы вынудить (но не словесно!) жертву добровольно предъявить мне свой билет. Слова «предъявите, пожалуйста, ваши билеты» означали бы мою немедленную дисквалификацию в глазах коллег, внимательно наблюдавших за моими действиями со стороны.

Для начала я всегда выискивал какого-нибудь отца семейства, благоговеющего перед любым представителем власти. Я становился сзади и чуть сбоку от человека, выразительно кашлял и глядел на него требовательно и властно, нетерпеливо при этом раскачиваясь на носках. В руках у меня была пачка старых использованных билетов, оставшихся от предыдущего плавания, которые я держал на виду. Если избранная мною жертва реагировала не сразу, я мерил ее презрительным взглядом с головы до ног и при этом неодобрительно цокал языком. Во всех без исключения случаях мой ничего не подозревавший объект розыгрыша начинал торопливо рыться в сумках, похлопывать себя по карманам, чтобы затем с облегчением вручить мне билет, наличие которого предусмотрено законом о пассажирских перевозках, но который я у него не просил. Стоило первому показать мне его, как другие пассажиры при моем приближении уже держали свои билеты наготове. За 1961–1966 годы я добросовестно проконтролировал многие тысячи пассажиров – пока мы не отказались от наших напряженных морских путешествий. При этом я мог бы обогатиться, ибо мне попадалось и немало «зайцев». Пойманные на месте преступления безо всяких разговоров выражали желание заплатить на месте, от чего я всегда великодушно отказывался. «Договоритесь об этом с моим коллегой, когда он к вам подойдет». Наживаться на этом я не хотел.