Когда сливаются реки - [21]

— Так, может быть, пропустим по малой? — предложил Йонас.

— Иначе и быть не может, — разглаживая усы, заявил Мешкялис.

— Хорошо, если бы по одной, да пореже, — словно бы самой себе сказала старая.

Йонас поморщился: он понимал, что это намек на него, и обиделся на мать — зачем говорит это при людях!

На столе появилось пол-литра. Маленькие граненые стопки подняли и выпили до дна, только старуха, едва попробовав, отставила свою в сторону.

— И как только ее пьют? — удивленно, как многие женщины, вздохнула она.

В ответ на это мужчины только усмехнулись и начали с аппетитом закусывать.

После второй стопки разговор пошел живее. Мешкялис, видно, вспомнил, что не успел досказать о своих военных приключениях, и начал с того, на чем остановился, но уже громким и повелительным голосом, словно он в бою командовал по меньше мере полком.

— Так я вам говорил, что на заводе был, так? Недолго я там пробыл... Позвали меня... Куда? Ясно, в Литовскую дивизию! А зачем? Ясно — воевать... Правду я вам говорю, хлопцы! — возбужденно выкрикивал уже раскрасневшийся Юозас.

— Ешь, Юозас... ешь! — пододвигала к нему тарелку хозяйка.

— Из Саратова нас в Москву послали, — продолжал Мешкялис, не обращая внимания на приглашение, — потом опять под Смоленск. Поверите, опять в том же совхозе был, где начинал войну... Ну, гнали мы их!.. Сами знаете, гитлеровцы назад быстрее бежали пешком, чем сюда на машинах... А тут, поверите, чуть не около своей хаты прошел... В Завалишках бился... Ну, тут-то, я вам скажу, уже сметоновцы от меня удирали, а не я от них. Резвые, дьяволы, как рысаки!.. Не считал я, сколько тех катов побил, видно, немало, потому что только от главного командования пять благодарностей имел... Пять, хлопцы, да!..

Он, видимо, еще долго повествовал бы в том же роде, если бы не пришел отец Йонаса. Старый Юргис перебил его. На улице смеркалось, и он зажег лампу. Мешкялис вернулся к разговору о сегодняшних делах, тем более что Юргис предложил выпить за добрых соседей. Мешкялис любил поговорить, и это предложение пришлось ему по душе.

— Никто не знает, сколько времени мы соседи... По-всякому жили — и дружили и спорили. Бывало, по дурости кидались друг на друга — паны науськают, а мы рады за чубы да за бока... Теперь дружим, а коль нужно, то и поспорим.

— И это нужно, — усмехнулся старый Нерута.

— А чего там спорить! — отозвалась старая, поставив чайник и крынку с медом. — Подумали бы, как семью прибавить... Скорее бы Йонас брал себе жену, а мне помощницу...

— Бросьте, мама! — застеснялся Йонас. — Тут у нас серьезный разговор, а вы с пустяками...

— И женитьба важное дело, — поддержал старую Мешкялис. — Про это мы еще поговорим, попросишь меня сватом быть... А теперь мне вот что хочется сказать, — и он повернулся к Алесю, — передайте всем в Долгом, что мы не подведем...

Алесь, сославшись на то, что уже темно, поднялся из-за стола и начал собираться. И хотя его уговаривали подождать, он простился со стариками и Мешкялисом.

Йонас вышел проводить приятеля. Был тихий вечер. Они шли дорогой вдоль берега, любуясь серебряной дорожкой, бежавшей от месяца через все озеро. Волны, нагулявшись за день, улеглись. Все вокруг молчало, только дергач на сенокосе скрипел, словно перепиливал сухое дерево. В такую пору тянет на задушевные разговоры.

— А скажи мне, Йонас, — положив приятелю руку на плечо, спросил Алесь, — что ты думаешь об Анежке?

— Что я думаю об Анежке? — усмехнулся Йонас. — Да то же, что и обо всех. А что думаешь ты?

— Ну, брат, я серьезно, а ты с шуточками... Мне казалось, что ты на празднике был с ней больше, чем с другими.

— Она подружка Зосите и добрая девчина, вот я и был с ними. А почему Анежка тебя так интересует?

— Сказать откровенно, — она мне нравится. Дело прошлое, можно повиниться: там, на празднике, я вроде даже приревновал тебя...

— Славная Анежка девчина, но... — замялся Йонас.

— Что «но»? — взял Йонаса за рукав Алесь. — Ты, я вижу, что-то утаиваешь.

— Вот что я тебе скажу, Алесь, сама она хорошая, но родители у нее такие... как бы тебе сказать... Они старым живут... Мне кажется, что они тайно, может быть, по Сметоне вздыхают... да и религиозные люди. Не разрешат они Анежке гулять с тобой.

— А я их спрашивать не буду! — решительно заявил Алесь. — Лишь бы она не возражала...

— Все это запутаннее, чем кажется... А еще вот что я тебе скажу, — снизил голос Йонас, — ходят слухи, что наш колхозный сторож Пранас Паречкус — ее дальний родственник, троюродный дядька или что-то в этом духе… А ему я, брат, не верю! Кажется мне, что темный он человек. Батька и родные ее утверждают, что Паречкус обиженный жизнью и одинокий. Может, и Анежке так же объяснили... А мне кажется, что они хотят выдать за него Анежку...

На мостике через ручей, где днем отдыхал Алесь, они расстались. Алесь, думая о том, что сообщил ему приятель, пошел домой, на огни Долгого, тускло светившиеся вдалеке.

IV

Всюду, насколько охватишь глазом, вдоль озера Долгого желтели копны.

Захар Рудак и Антон Самусевич осматривали поле: первый потому, что это была работа его бригады, второй — потому, что из всех культур рожь была его первой любовью и главной ставкой в хозяйстве. Они разговаривали так мирно, что казалось, не было и никогда не могло быть между ними никаких споров. Рудак обрывал колосья и, растерев их на шершавой ладони, отвеивал зерна. Крупные и спелые, они бронзово поблескивали, и, когда Рудак наклонялся, отсветы эти как бы ложились ему на лицо.