Когда рушатся троны... - [15]

Выпустив из-под холеных маленьких черных усиков голубоватое облачко дыма, да Пинелли начал:

— Господин министр, я обеспокоил вас вот по какому поводу… Вы, вероятно, еще не изволите знать, что ровно через месяц исполняется пятидесятилетие Ее Величества королевы Маргареты.

— Что такое? — привскочил Тунда. — Что такое? Одно из двух: или я ослышался, или это мистификация…

— Господин министр, это была бы неуместная, совсем неуместная мистификация…

— Но позвольте, позвольте! Этой цветущей красавице пятьдесят лет! Ее Величеству пятьдесят лет? Не поверю ни за что! — затряс головой Тунда с молодым, задорным блеском маленьких, живых глаз, блеском не без участия четырех выпитых рюмок коньяку. Выпитая сейчас — была уже пятая…

— Я сам согласен с вами. Трудно, очень трудно поверить, но это именно так… Предполагаются торжества. Намечены высочайшие особы, которые съедутся в качестве представителей от своих дворов. От святейшего Отца — монсеньор Черетти делла Toppe, от нашей соседки Трансмонтании — князь Леопольд, от Югославии — принц Павел, от итальянской королевской четы — герцог Абруццкий, из Мадрида — инфант Луис. Но это мало должно интересовать вас, министра изящных искусств, это больше по части министра Двора. Однако не буду отнимать у вас драгоценного времени. Каждый взмах вашей кисти — золото, каждый ваш крохотный этюд — чек на «Абарбанель-банк». Приступаю к цели моего посещения. Ее Величество изволила направить меня к вам…

— Каким приказом осчастливит меня моя королева? — встрепенулся Тунда.

— У Ее Величества две просьбы: не будете ли вы так добры взять на себя наблюдение над декоративным убранством тех дворцовых апартаментов, где будет происходить торжество? Королева всецело полагается на ваш вкус.

— В пределах скромных сил своих постараюсь угодить Ее Величеству.

— Второе же… Ее Величество обдумала свой вечерний туалет в день юбилейного торжества.

— Воображаю! — воскликнул Тунда, — вот у кого бездна тончайшего вкуса…

— Ваши слова, господин министр, как нельзя более можно целиком отнести к тому, о чем идет речь. Вся прелесть в строгих античных складках, ниспадающих вдоль всей фигуры. Ни одна самая лучшая портниха в мире не может так почувствовать подобные складки, как художник-живописец, изучавший драпировки на древнегреческих статуях. Если бы вы, господин министр, в течение двух-трех дней соблаговолили исполнить эскиз…

— Двух-трех дней? — перебил Туна. — Через двадцать минут! Но сначала пью здоровье Ее Величества. — И не успел ди Пинелли оглянуться, как Тунда опрокинул шестую рюмку. Сделав бритым лицом своим гримасу, жуя губами потухшую сигару, он поставил на мольберт небольшой картон и, наметив карандашом пропорции фигуры, взяв плоский металлический ящик с акварельными красками, подвинув к себе тарелку с водой, стал набрасывать эскиз, все время занимая гостя.

— Слышали про новый трюк этой Мариулы Панджили?

— А что? — спросил ди Пинелли, знавший про «новый трюк» Мариулы, но в силу корректности своей предпочитавший молчать.

— Как что? Сенсация! Очередной бум! В отдельном кабинете у Рихсбахера она потеряла culotte [3], ужиная вместе с юным герцогом Альба. Каково? Представляете себе этот веселенький ужин?.. И эта пикантная часть туалета очутилась у шефа тайного кабинета. О, я уверен, каналья Бузни сумеет прошантажировать ими их обладательницу. Ах, Мариула, Мариула!.. Я не встречал еще такой отчаянной бабы. Но за ее тело можно многое ей простить. А вы слышали про ее константинопольский подвиг?

— Нет, не слышал, — ответил ди Пинелли, на этот раз вполне искренно.

— О, это, я вам доложу, был номер! Это было лет пятнадцать назад. Ваш покорный слуга, тогда почти молодой человек, — усмехнулся Тунца свободным углом рта, в другом была зажата сигара, — командирован был в Константинополь покойным королем для росписи зала в нашем посольстве. Я волочился за турчанками, — уверяю вас, таких хорошеньких ножек вы не встретите нигде в Европе… Это я так, между прочим, а дело вот в чем. Нашим посланником в Константинополе был тогда нынешний церемониймейстер маркиз Панджили. Весь дипломатический корпус знал про связь его жены с испанским посланником Кампо Саградо. Какое постоянство? Не правда ли? И там испанец, и здесь… Однажды они вдвоем, Мариула и Кампо, задумали совершить по Босфору partie de plaisir… [4] днем. Взяли каик, стрелой помчавший их вниз по течению. Высадились в Бебеке. Вы знаете Константинополь? Бебек удивительно живописен, как, впрочем, и весь Босфор. Влюбленная парочка, побродив среди холмов, нацеловавшись под деревьями, забрела в глухой турецкий кафан утолить жажду. А в кафане этом бражничало, вопреки мусульманскому закону, с десяток турецких артиллеристов-солдат соседней береговой батареи. Как это вышло, не берусь сказать в точности, свидетелем не был, но только солдаты схватили Кампо Саградо, связали его, и тут же по очереди, как говорят военные, «в затылок», наслаждались Мариулой… Не солдаты, а звери! Дикие анатолийцы…

— Ужас! — вырвалось у ди Пинелли.

— Не знаю, был ли это для Мариулы особенный ужас. Она такая любительница сильных ощущений… Слушайте же, в этот самый день вечером у нее был парадный обед. Она сидела на своем почетном месте хозяйки, сидела, ну решительно, как ни в чем не бывало! Такая милая, обворожительная, светская… А ведь мы, гости, мы-то знали, что было днем на Бебеке…