Когда придет Волчок - [48]

Книжки Владик читать не слишком любил, зато многих известных писателей знал по именам-отчествам, потому что те жили на соседних улицах. Дуделкино построили в тридцатые годы прошлого века для наиболее известных и нужных стране писателей. Литфонд выдавал литераторам дачи пожизненно. После смерти писателя его семья была обязана освободить казенную «виллу» и передать ее другому, одобренному Союзом писателей, члену Литфонда. На такие «свободные» дачи в Литфонде всегда стояла очередь. Писатели прекрасно понимали, что их покупают, как говорится, с потрохами, но охотно продавались за земные блага. Еще бы! Посмертная слава – дело сомнительное и ненадежное, а вот дышать круглый год свежим воздухом вместе с семьей очень даже неплохо.

Руководство Страны Советов когда-то мыслило масштабно. Дескать, инженеры человеческих душ должны жить и творить на природе, а не в тесных городских квартирах. Воспевать родные бескрайние просторы, живя в «человейниках», и впрямь затруднительно. Вскоре оказалось, что у этой затеи, авторами которой явились Горький и Сталин, существует и второе дно. Проживая рядышком, писатели будут внимательно приглядывать друг за другом, и, ежели заведется у какого-нибудь литературного гения в мыслях и в творчестве крамола, конкуренты быстренько донос накатают, потому что мало кто ненавидит коллег столь же яростно и страстно, как мастера слова. Во-первых, писатели – это волки-одиночки, а. во-вторых, этим волкам постоянно приходится делить между собой слишком маленькую кормовую базу: тиражи, издательские планы, литературные премии…Разумеется, жирных «овец» на всех никогда не хватает.

Вскоре счастливчики, въехавшие в первые построенные по немецким проектам дачи, поняли, что жизнь на природе не такая уж беззаботная и идиллическая. Даже лауреаты Сталинской премии могли жить сытно и спокойно лишь до тех пор, пока кто-нибудь из собратьев-писателей не накатает на них донос. В союз писателей, а то и в сам ЦК компартии летели возмущенные письма коллег: дескать, этот зарвавшийся «классик» не по праву оттянул на себя огромные тиражи и гонорары, а вон тот привлек дешевой буржуазной рекламой внимание читателей и критиков к своей «халтуре». В итоге, дескать, оба получили незаслуженные блага: льготную очередь в жилищно-строительном кооперативе Литфонда, разрешение на покупку машины, ну и так далее… Обвинение в политической близорукости и враждебном отношении к советской власти было куда страшней. это уже попахивало десяти годами без права переписки, то есть расстрелом. Товарищ Сталин хорошо знал подлую человеческую природу! В тридцатые годы подобные доносы из Дуделкино регулярно доставлялись в самые высокие инстанции. Дачи, освободившиеся после арестов прежних хозяев, пустовали недолго: вскоре их занимали другие мастера слова, нередко это были авторы тех самых доносов.

Шли годы, менялись эпохи, но жизнь в Дуделкино словно замерла на месте. Для жителей поселка советские классики были не кумирами, как для столичных интеллигентов, а обычными соседями с их привычными хлопотами. Деревенские судачили: «На даче писателя Базилика чинят крышу, надо попроситься в бригаду плотников!» – «У поэта Шебуршенко поклонники забор сломали. Он просит срочно восстановить, надо стройматериалы искать» – «поэтесса Вера Зинбер зовет дорожку от снега расчистить, айда подсобим старушке за магарыч!» – «Драматург Палаткин ищет истопника, интересно сколько заплатит?».

Владик Волков еще в школе. в восьмидесятые, начал работать на писательских дачах. Пенсии, которую получали бабушка, дед и сам Владик за потерю кормильцев, семье едва хватало на еду. Между тем, иметь собственные деньги пареньку хотелось до дрожи. Он видел, как одевались писательские детишки, слышал их хвастливые рассказы о летних поездках к морю – в пионерлагерь «Артек» или с родителями в дома творчества – в Пицунду или в Ялту. Некоторые счастливчики ездили отдыхать даже в страны соцлагеря – на Золотые пески в Болгарию или на венгерское озеро Балатон. Владик слушал их рассказы и удивлялся: почему писатели и их дети вообще так часто отдыхают?

«От чего они, интересно, устают? Неужели от безделья, ну то есть, от сидения за письменным столом? Разве от этого можно устать?» – размышлял Владик, сколачивая какому-нибудь советскому классику очередную книжную полку или поправляя забор. Он никогда не видел писателей за работой в поту и грязи и потому считал их чистенькие занятия баловством, вроде игр их же ребятишек.

Писательские дети резвились на воздухе целыми днями. Одетые в «Адидас» и «Пуму», которые в те времена можно было достать только у спекулянтов или по талонам в сотой секции «ГУМа», они играли в бадминтон, пинг-понг, а на некоторых дачных участках даже в большой теннис на подстриженных лужайках. Эти пацаны и девчонки, хоть и были ровесниками Владика, казались ему пришельцами с другой планеты. «Кухаркин сын» завидовал всему: классным велосипедам и кассетным магнитофонам, «фирменным» джинсам, которые папаши-писатели привозили «из-за бугра», и в особенности тому, что в гости к писательским деткам другие папаши и мамаши привозили по выходным красивых и модно разодетых дочек.