Когда пал Херсонес - [57]

Я сидел на камне под прибрежным деревом, с раскрытой книгой Иоанна Геометра в руках, и смотрел на быстрое течение воды, символизирующее у поэтов бренную человеческую жизнь, на голубоватые дали, и взгляд мой легко представлял в темной листве дуба желуди, творимые природой осенью с таким изяществом, но служащие пищей свиньям. Однако всюду глаза мои искали Владимира.

О чем он думал в эти минуты? Вспоминал запекшийся от поцелуев рот Анны и ее нежные руки? Сколько любовниц он целовал по праву победителя! Смуглых пленниц из шатров, сделанных из верблюжьей шерсти, сероглазых славянских дев, холодных варяжских дочерей, черноглазых хазарок, христианок из Херсонеса… Чем была для него женщина? Добычей войны. Но, увидев наши преклонения перед Порфирогенитой и услышав почтительный шепот ромеев в ее присутствии, он понял, что Анна не такая, как другие. Князь смотрел на нее любящими глазами, и она улыбалась ему в ответ с нежностью. Неужели она забыла в его объятиях о ромейской гордости?

Мы только что перешли последний порог. Ниже по течению еще был слышен его шум, похожий на отдаленный ропот моря. Ладьи стояли у берега, уткнувшись птицеобразной грудью в песок. Вечернее солнце уже покрывало речные струи пурпуром. На фоне заката отчетливо застыли в воздухе черные кони квадриги, и их тонкие ноги, красиво согнутые в легком порыве, бросали в пространство восемь подков, и было видно каждое острие на солнечной короне героя. На берегу дымились костры, на которых руссы жарили добычу лесной охоты — огромных черных вепрей. Запах жареного мяса мешался с дымом, с вечерней свежестью воды. Мимо прошла группа воинов со смехом простодушных людей. Мне рассказывали, что, оставляя свой дом, они никогда не запирают дверей на замок и оставляют на столе хлеб и молоко, чтобы случайный путник, постучавшийся в дверь в их отсутствие, мог утолить свой голод. Мне приходило в голову, что это, может быть, и есть тот золотой век, о котором мечтает человечество. Я уже не был юношей и знал, что всюду есть страдания и заботы о насущном хлебе.

Подперев рукой голову, откинув полы простого дорожного плаща, который мне посоветовали взять в далекий путь в Херсонесе, я сидел на круглом камне и смотрел на полуголых воинов, напоминавших мне тех варваров, которых я случайно видел в далеком Риме на какой-то колонне. Они рассекали туши животных, чтобы приготовить ужин. Листва дубов была в слоистой голубой дымке от костров. Когда мой взор находил на реке небольшой ромейский корабль, доставленный с такими усилиями в русские пределы, я отворачивался, чтобы не терзать себя. На том месте, где стояла хеландия, на берегу были разостланы ковры, и Владимир сидел рядом с Анной, окруженный друзьями, с которыми он делил сражения и пиры. По заведенному обычаю они пили вино из рогов или глиняных чаш. Слепцы, те самые, что пели во дворце стратига, опустив на грудь седые бороды, перебирали струны гуслей. В тихом вечернем воздухе до меня явственно доносился звон струн, голоса, бульканье изливавшегося из сосуда вина. Владимир крикнул лирникам:

— Спойте нам песнь про синий Дунай!

Слепцы рванули струны… Князь слушал их, закрыв глаза, позабыв о турьем роге, который друзья предлагали ему осушить. Когда слепцы начали строфу о великом русском герое, всю жизнь мечтавшем о синем море, о далеких странах и южных плодах и погибшем где-то недалеко от здешних мест, на берегах Борисфена, Владимир опустил голову. Анна смотрела на него сострадающими глазами, как будто она была не Порфирогенита, а самая обыкновенная женщина, стирающая на портомойне одежду своего мужа.

На широкой реке стояла необыкновенная тишина, нарушаемая только шумом далекого порога. Угомонились птицы. Сильнее запахло речной сыростью. Далеко в степях ржали скифские кони. В этой тишине особенно звонко рокотали струны и звучали голоса слепцов. Они пели:

Тогда Святослав воззрел на солнце, В последний раз вздохнул он и рухнул, как дуб…

Проходивший мимо пресвитер Анастас сказал мне по-гречески:

— Патрикий чтением услаждает душу?

Я не пожелал ответить ему и отвернулся. Вид этого изменника был мне ненавистен. Но Анастас продолжал:

— Книжные слова утешают нас среди горестей…

— Каких горестей? — не выдержал я.

— Разве мало огорчений выпало на долю ромеев в последние годы?

— Ромеи непобедимы, — сказал я, — а тебя, предавшего христиан, ждет геенна огненная.

Анастас постучал пальцем по лбу.

— Ромеи хитры, как змеи, но разум их мал. Почему ты, ослепленный злобой, называешь меня предателем? Я не предатель, а служитель Русской земли.

Пользуясь надежной защитой от кочевников, вместе с русскими воинами в Киев направлялись из Херсонеса и других таврических городов многие купцы. Среди них был иудей по имени Авраам. Он ехал с тремя сыновьями в Киев по торговым делам. Хотя он был израильтянином, но я не пренебрегал беседами с человеком, видевшим столько на земле, и расспрашивал его о стране Владимира.

— Славян много, как песчинок на морском берегу, — говорил Авраам, — если найдется человек, который объединит их и положит конец их распрям, они будут непобедимы.

По обычаю хазарских купцов Авраам носил меховую шапку, длинный кафтан, опоясанный пестрым платком, широкие штаны. Борода у него была как у библейского патриарха.