Когда отцовы усы еще были рыжими - [20]

Но судьбе, видимо, было не угодно такое постороннее вмешательство, шея снова и снова обвисала вниз. Кончилось тем, что дядя Хуго нанес упрямой птице удар в грудь, пыль взвилась столбом, и дядя, кашляя и ругаясь, слез с табуретки.

- Поди-ка сюда, - сказал он мне. У меня вдруг тревожно забилось сердце. Но и дядя Хуго, по-видимому, был не в своей тарелке; он вдруг заговорил шепотом.

- Как насчет того, - сказал он, - чтобы помочь мне завтра раздобыть зайца для этого окаянного шпика с лесопилки?

Я молчал, я должен был помнить об Иде.

- Что? - возмутился дядя Хуго. - Хочешь бросить в беде брата Оттилии, твоей бабушки?

Бросить в беде... этих слов я не мог перенести.

- Но слушай... - сказал я слабым голосом.

- Вот видишь, - сказал он опять уже громко, - я же знал, что на тебя можно положиться.

Я чувствовал себя дураком. Долго лежал без сна и пытался вызвать в себе ненависть к зайцу, ведь я же должен помочь дяде его уничтожить. Но ничего не получалось, я был не в состоянии предъявить зайцу хоть сколько-нибудь серьезные обвинения.

Потом я все-таки, видимо, заснул и проснулся вдруг с ощущением, что в комнате что-то не так.

Я уже собрался было поднять тревогу, - ведь для младенца Христа еще слишком рано, а то, что стояло в белой рубашке, посреди светового квадрата, то, что загораживало лунный свет, льющийся из мерцающего морозным узором слухового окна, могло быть только привидением.

Но это оказалась просто-напросто Ида. Я узнал ее по оттопыренным ушам. Из-под подола ночной рубашки виднелись высокие сапоги старой Мелитты, а под мышкой она держала икону.

Я робко спросил, что случилось.

- Может быть, удастся отвести беду, - пробормотала Ида.

Она подошла и положила икону мне на кровать. Лица Черной Мадонны в темноте было не разглядеть, только тускло поблескивала золотая бумага.

Ида прокашлялась, она была сама не своя.

- Ложи руку на икону и божись: ни в коем разе не пойду зайца убивать.

Дверь она оставила открытой, и до меня донесся запах свежей хвои, а еще я слышал, как тетя Эльза сказала в гостиной:

- Мелитта, будь добра, повесь венок так, чтобы господин советник не задел его головой.

- Не могу, - сказал я хрипло. Ида прищурилась.

- Не можешь?..

- Нет, - отвечал я, - дядя Хуго...

- Добже. - Она взяла с кровати икону и зашлепала к двери.

- Ида! - закричал я ей вслед.

- Ничего не Ида! - крикнула она за дверью. - Если ты будешь пойти с ним, конец нашей любови!

На душе у меня было довольно скверно, когда на следующее утро я отправился с дядей Хуго в лес. Начинало светать, звезды между верхушками деревьев бледнели. Снег отсвечивал синевой, и при каждом шаге мороз стеклянно вскрикивал у нас под сапогами.

Дядя Хуго был еще мрачнее, чем обычно. Из него не удавалось вытянуть ни словечка. Засаленная форменная шляпа с позеленевшим имперским орлом была надвинута почти на самые глаза, борода дымилась от гнева, так что все время казалось, будто грозный советник незримо сопровождает нас.

Что-то тут все же было не так. Потому что, когда дядя Хуго остановился, чтобы закурить трубку, сзади нас отчетливо послышались шаги. И чуть позже, когда хладноликое зимнее солнце поднялось за деревьями и стало заносчиво смотреться в ствол дядиного ружья, из соснового заказника вдруг вылетело большое обледенелое полено и шлепнулось в снег у самых наших ног.

Такие штуки повторялись еще несколько раз и прекратились лишь, когда мы добрались до места, которое дядя Хуго выбрал для охоты на зайца. Речь идет о большой поляне, открытой с севера и переходящей в пастбище, а дальше - ив пахотные земли. Вдалеке виднелось прямое, как стрела, обсаженное деревьями шоссе, словно бы уходящее в небо. Оно-то и было границей охотничьих угодий.

Дядя Хуго стал обходить сверкающую снегом поляну, идя навстречу солнцу. Земля тут была холмистая, и бледно-пылающий шар несколько раз казался нимбом вокруг головы дяди Хуго; если бы не ружье, можно было бы поклясться, что это святой Николай, оскорбленный возвращается на небо.

Вскоре дядя Хуго превратился всего лишь в жирную черную точку в хрустальном мерцании снега. Потом, уже у самого шоссе, он остановился и вскинул ружье - знак, по которому я должен был приступить к своим вспомогательным обязанностям. Они заключались в том, чтобы, стуча в консервную банку и помня, что ветер должен дуть все время в спину, зигзагами приближаться к дяде Хуго и таким образом гнать вперед всех могущих мне попасться зайцев.

Холмы оказались выше, чем я предполагал, нередко терял я дядю Хуго из виду и потому сперва принял чей-то свежий след на снегу за его след и решил, что он идет мне навстречу. Однако, взойдя на следующий холм, я снова увидел, что он стоит за деревьями, растущими вдоль шоссе. Я пошел обратно и принялся рассматривать след.

Он выглядел очень странно: носки сапог при каждом шаге смотрели в другую сторону, видимо, сапоги были здорово велики владельцу. Я пошел по следу, он тоже вел в направлении шоссе, но пересекал поляну по диагонали, потом сворачивал обратно и шел параллельно дороге; и тут я заметил, что впереди дяди Хуго, отделенное от него лишь маленькой грядою кочек, движется нечто.