Когда они ушли - [3]

Гато молчал.

— Котенок, ты можешь поплакать над четырьмя десятками членов своего комитата. Или молча скорбеть, скрипя зубами. Ты ведь приобрел такую дурную привычку у презираемых тобой людей.

Забывшись. Эль Гато действительно скрипнул зубами. Волк негромко в ответ клокотнул горлом.

— Ты так и не научился говорить, — опять попенял Старший. — Не ярись. Просто скажи мне, где назначена встреча и с кем. Я приду. Ведь я, — он грустно улыбнулся, — Старший.

Волк с любопытством смотрел в лицо того, кого Старший называл котенком. Человек наверно бы испугался, а ему было интересно.

И без того крепкая как кулак физиономия гибкого воина вдруг пошла желваками, натягивая кожу. Нижняя челюсть пошла вперед, удлиняя лицо. Губы раздвинулись, обнажая белоснежные клыки. Эль Гато еще ниже припал к земле, все больше становясь похожим на того, чье имя носил. Только таких больших котов Волк никогда не видел. Он оскалился, обнажил зубы для схватки с извечным врагом.

— Рррлау, — бичом хлестнуло горловое рычащее заклинание Старшего, и Эль Гато разогнулся.

— Не смей смеяться надо мной, Гравольф. У меня есть свои Старшие.

— Отцы? — в голосе босоногого воителя вдруг прозвучала такая горечь, что Волку вдруг захотелось заскулить. Как тогда, давно в детстве.

И дерзкий Эль Гато вдруг потупился. Ответил. Глухо, как из-под земли.

— Отцы.

Гравольф быстро перебросил копье в левую руку, а правую протянул в сторону Эль Гато. Воздух между ними ощутимо загустел. Одетый в волчью душегрейку воитель запоздало бросил ладонь к рукояти меча.

Из-под доспеха потупившегося Эль Гато медленно поплыла широкая серебряная цепь, вытянулась в сторону Гравольфа, с громким звоном лопнула, рассыпая звенья и в ладонь его со шлепком влетело тяжелое серебряное кольцо.

Одним слитным движением взлетел на ноги Эль Гато. Мутными кругами с визгом разорвали воздух вырванные из голенища короткие, но широкие мечи. Взвыли и застыли, глядя в глаза Старшему.

— Как ты посмел, нечисть? — страшно проклекотал гибкий.

— Нечисть?! — удивился Старший. — А почему серебро не кипит, разъедая нечестивую плоть? И я не ору, ослепленный силой освященного талисмана?

На мгновение дрогнули искрящиеся острия мечей. Но застыли вновь.

— Как же тебе заморочили голову, — так горько сказал Старший, что Волку опять захотелось заскулить. И после недолгой паузы добавил. — Дитя.

И клинки рухнули.

Волк был хорошим учеником Седых Наставников и помнил эту странную сказку Народа. Старую-старую сказку.

Давно, когда Тот Кто Создал сотворил Мир, он сразу создал и его Народ и другие Народы. И приходил к ним и бродил с ними по лесам. По горам и долинам, наслаждаясь красотой своего творенья. И не грустил и не удивлялся тому, как Народы добывают себе пропитание. Напротив, сам создавший учил Народы и новым охотничьим уловкам. Учил и те Народы, на кого охотились, как оборонить себя и потомство от добытчиков. И подолгу бродил он, забывая о своем Логове. Том, что пряталось за Небесной Твердью. Ибо знали Народы, что нет у него здесь жилища. Охота охотой, но часто Народы говорили друг с другом, ибо у всех есть сильные. И не дело сильным не говорить друг с другом, лишь истребляя. Для охоты слабые есть. Лишь в бою сильнейший тот, что племя крепкое дать может, себя покажет. А старым, слабым и немощным нет места в Мире. Ни охотникам, ни тем, кто добычей стать может. Ведь часто и охотник с добычи не возвращался.

И ходил Тот Кто Создал невозбранно. Ел то же, что и Народы. То с добычей ходил, то с добытчиками. И узнали Народы, что там где поспит Тот Кто создал, Искры дыхания его остаются. И если тот, в ком силы много, Искру ту в себя примет, сильнее и мудрее становится. Вождем в Народе своем. Но горе, если слабому та Искра достанется. Мудрее они становились, — но сильнее — никогда. И гибли. Хоть и добычей были, хоть и добытчиком.

Стали у таких вождей детеныши странные рождаться. Бывало, что на Народ был похож тот детеныш, бывало, что нет. Те, кто истинное обличье Того Кто Создал знали, говорили, ему подобны те детеныши. Только слабы они были, и много сил понадобилось вождям, чтобы вырастить их. Но когда те в силу вошли, не стало у Народов равных им по мощи и мудрости. И заслуженно Старшими их звать стали, ибо долго жили они и самые старые из Народа всегда помнили их зрелыми и могучими. Да только ведь детеныши их уродились разные. Одни на народ похожие, другие на отцов и матерей своих. И не удивляло это никого, ибо легко было Старшему перетечь в облик Народа своего. А вот братья и сестры их облик Народа своего сменить были не в силах. И детеныши тех Старших, что по подобию их рождались, так и оставались в подобии том. И через много времени так много стало их, что Народу этому имя дали — Люди. Те же, что на Народ свой похожие народились, легко свой облик меняли.

И больше становилось тех Людей и больше, ибо не давали Старшие их добычей назвать. Потом разрешили, только поздно. Забыв родство, на все Народы те Люди ополчились. Теперь говорят, что Тот Кто Создал их сотворил и сотворил лучшими. Только вот в облике каждого из Людей черты Народа его остались.

А те другие… Не было в них мудрости Старших. И вообще в них мудрости не было. Силой и Народы свои они превосходили, а жестокостью — Людей. Потому что лишь Люди для развлечения охотятся. И стали они изгоями для Народов и оборотнями для Людей. И завещали своим потомкам лишь ненависть. К Народам — потому что чужды они им. К Людям — потому что чужды они им. А сильнее всего к Старшим. Ибо создали они их. Подарив лишь силу, не наделив мудростью.