Когда объявят лот 49 - [37]

— А с кем же, вы думали, вы…

— Обсуждали свой случай? С кем-то другим. Есть я, и есть другие. Знаете, обнаружилось, что когда принимаешь ЛСД, это различие начинает стираться. Эго теряет четкие границы. Но я никогда не принимал этот наркотик, я предпочел оставаться в состоянии относительной паранойи, когда, по крайней мере, осознаешь — кто есть я и кто есть другие. Возможно, вы именно поэтому и отказались участвовать, а, миссис Маас? — Он взял в свои канатоподобные руки винтовку и направил на нее. — Что ж, ладно. Полагаю, вы должны были передать мне послание. Что вам велели мне передать?

Эдипа пожала плечами. — Не закрывайте глаза на свой общественный долг, — предложила она. — Взгляните на вещи трезво. Вы меньше их численно, и они превосходят вас по огневой мощи.

— Ах, меня меньше? Там нас тоже было меньше. — Он жеманно взглянул на нее.

— Где?

— Там, где я сделал эту гримасу. Где проходил интернатуру.

Ей показалось, она поняла, о чем он говорит, но все же хотела узнать поконкретнее: — Где?

— Бухенвальд, — ответил Хилариус. Полицейские застучали в дверь.

— У него ружье, — откликнулась Эдипа, — и здесь я.

— Кто вы, леди? — Она назвалась. — Как пишется ваше имя? — Они записали адрес, возраст, телефон, ближайших родственников, место работы мужа — для репортеров. Хилариус тем временем рылся в ящике в поисках патронов. — Вы можете уговорить его выйти? — спрашивали полицейские. — Телевизионщики хотят поснимать через окно. Можете его отвлечь?

— Держитесь наготове, — посоветовала Эдипа, — а там поглядим.

— Вы неплохо играете, — закивал Хилариус.

— То есть, вы думаете, — произнесла Эдипа, — они хотят увезти вас в Израиль и судить, как Эйхманна? — Аналитик продолжал кивать. — За что? Что вы делали в Бухенвальде?

— Я работал, — принялся рассказывать Хилариус, — над экспериментально индуцируемыми психическими заболеваниями. Кататонический еврей ничуть не хуже мертвого еврея. Либеральные круги СС думали, так будет гуманнее. Итак, он энергично приступил к опытам, вооружившись метрономами, змеями, брехтовскими ночными сценами, хирургическим удалением определенных желез, галлюцинициями в духе "волшебного фонаря", новыми препаратами, угрозами, повторяемыми в потаенные громкоговорители, гипнозом, часами, идущими назад, и гримасами. — Союзники, — вспоминал он, — к сожалению, прибыли раньше, чем мы успели собрать достаточно данных. Если не считать отдельных достижений, вроде Цви, у нас набралось не слишком много материала для статистики. — Он улыбнулся выражению ее лица. — Да, вы меня ненавидите. Но разве не пытался я искупить вину? Будь я настоящим нацистом, то выбрал бы Юнга, nicht wahr? Но я выбрал Фрейда, еврея. Во фрейдовском мировоззрении нет места бухенвальдам. По Фрейду, Бухенвальд, если впустить туда свет, превратился бы в футбольное поле, а пухлые детишки в газовых камерах изучали бы искусство икебаны и сольфеджио. Печи Аушвица выпекали бы птифуры и свадебные пироги, а в ракетах «Фау-2» поселились бы эльфы. Я пытался во все это поверить. Я спал ночами по три часа, стараясь не видеть снов, а оставшийся двадцать один час посвящал насильственному обретению веры. И все же моей епитимьи оказалось недостаточно. Они явились, подобно ангелам смерти, чтобы схватить меня, несмотря на все старания.

— Ну как там у вас? — поинтересовался полицейский.

— Просто замечательно, — откликнулась Эдипа. — Когда станет безнадежно, я дам вам знать. — Тут она увидела, что Хилариус положил свою «Гевер» на стол, а сам на другом конце комнаты делает вид, будто пытается открыть картотеку. Она подняла винтовку, направила на него и сказала: — Мне придется тебя убить. — Эдипа знала: это он захотел, чтобы она взяла оружие.

— Не за этим ли вас прислали? — Он скосил глаза, затем вернул их в нормальное положение и посмотрел на нее, высунув, в порядке эксперимента, язык.

— Я пришла в надежде, — сказала она, — что вам удастся освободить меня из сетей одной фантазии.

— Лелейте ее! — свирепо воскликнул Хилариус. — Разве у всех вас есть что-то другое? Держитесь за нее крепче — за ее крошечный усик, не позволяйте фрейдистам выбивать ее уговорами, или фармацевтам — вытравливать ее. В чем бы она ни заключалась, дорожите ею, ибо когда вы ее потеряете, она перейдет к другим. Вы постепенно перестанете существовать.

— Сюда! — закричала Эдипа.

На глаза Хилариуса навернулись слезы. — Вы что, не собираетесь стрелять?

Полицейский попробовал дверь. — Эй! Она заперта, — сказал он.

— Взломайте ее! — взревела она. — И Гитлер Хилариус оплатит по счетам.

Пока нервные патрульные со смирительными рубашками и дубинками, которые так им и не пригодились, приближались к Хилариусу, пока три соперницы-неотложки, рыча, задом въезжали на газон, пытаясь втиснуться в нужную позицию и вызывая поток оскорблений со стороны Хельги Бламм, Эдипа приметила на улице среди прожекторов и глазеющей толпы машину с передвижной бригадой радиостанции ЙУХ, а внутри — своего мужа Мучо, разглагольствующего в микрофон. Неторопливо перебирая ногами, она прошла мимо щелкающих вспышек и засунула голову в машину.

Мучо нажал на "кнопку для кашля", но лишь улыбнулся. Это выглядело странно. Разве можно услышать улыбку? Пытаясь не производить шума, Эдипа забралась внутрь. Мучо сунул ей под нос микрофон, бормоча: — Ты в эфире, просто будь собой. — Потом — серьезным радиовещательным голосом: — Как вы себя чувствуете после этого кошмарного происшествия?