Когда наша не попадала - [26]

Отпив из чаши, караванщик посмотрел на огонь и согласился:

– Молодым надо слушать про чужие страны, чтобы лучше понимать других.

Спесь Федорович приосанился и повёл речь не хуже какого-нибудь скальда. Ивашка тревожно обернулся – нет, показалось. Эйрика оставили около ладьи, Гриць попросил, сказал, чтобы дикие звери и люди не мешали. Но как воспевал отчизну Кудаглядов! До небес вздымались стройные деревья, и воздух из тех лесов можно было продавать на базарах по золотому за вздох. Небо терялось, смотря в голубизну озер, и само путалось, где кончалась вода и начиналось оно. Звенели морозы, и волки гонялись за путниками, чтобы сорвать с тех тулупы и валенки. Кружилась голова от женского пения, и мужи могучие смело выходили на кромешный бой, ибо разные бывают соседи, иных только дубьем в чувство и приведёшь. Тяжело, невыносимо тяжело уходить из тех мест, но тем радостнее возвращаться. И лучшее место это на всей земле, потому что именно там находится сердце этого мира. Где-то есть голова, где-то есть и желудок. А сердце и душа мира – у нас!

– А душа у нас широкая, – горделиво закончил Спесь и подлил гостю отвара.

– Надо, ой, надо у вас побывать, – согласился Ибн-Комод. – Погостить, ну и поторговать, конечно. Ведь именно у вас водятся страшные звери с восхитительно прекрасной шубкой, которая так нежно обвивает хрупкие плечики прелестниц.

– Почему страшные? – удивился Геллер, – Звери как звери, мелкие только.

– Не знаю, богатур, не знаю. Но только до сих пор вспоминают в городе Бейрут, как привезли белобородые люди меха на продажу. И какой-то негодяй, позорящий само звание купца, попытался обмануть их. Тогда они всем показали, как приходит этот пушистый зверёк, только они говорили, что он был полный. Город, конечно, отстроили, но память об этом осталась.

Отставив чашу, купец вновь погладил свою длинную бороду, прикрыл глаза и начал свой рассказ:

– Дошло до меня, о великий царь, что в городе Багдаде, где всё спокойно, жил очень мудрый падишах. В мудрости своей пронзил он ткань невежества острой иглой понимания и узрел истину. А в саду того падишаха росла прекрасная роза, плод его последней любви, очаровательная принцесса Жасмин. Когда вошла она в возраст, то на благоухание её со всех сторон света прилетели пчёлы-женихи. Жужжащим роем заполонили они парадный зал дворца, и только величие хозяина удерживало их жала в ножнах. Косые взгляды кидали они на соперников, и ладони их тискали эфесы ятаганов и мечей. Сильно тревожило это падишаха. Помнил он, конечно, сказку про хитроумного Улисса, который связал всех женихов нерушимой клятвой, но то ведь только сказка.

Ивашка открыл было рот, но получил толчок в бок и промолчал, недоуменно взглянув на Геллера. Тот приложил палец к губам.

– А надо сказать, что падишах давно уже сменил горячего скакуна молодости на степенного верблюда мудрости. И желал он не только прибавления в своём семействе, но и верного правителя своей державе. Но как найти его среди этих любителей сладкого? Принцесса была ему не помощница, томление терзало её грудь и застилало глаза. Никак не могла она рассмотреть в этой толпе того единственного, что заставит часто биться её сердечко. Понял отец, что нельзя предоставлять ей право выбора, потому что отвергнет она всех и в выражениях стесняться не будет. Острый, ох острый язычок был у любимейшей дочки падишаха Багдадского. И хоть любил он свою дочурку, но страну свою любил тоже. Позвал падишах на совет визиря и великого визиря тоже пригласил. Скрепив прореху в ткани понимания сверкающим швом разумения, великий падишах не смотрел на родовитость предков. Так что великий визирь был у него из Магриба и знатностью только немножечко уступал самому повелителю, а просто визирь был из окрестностей Багдада и отцом своим гордо называл простого водоноса. Обоих ценил повелитель за умные советы и верность себе. Долго судили и рядили советчики. Не выходили они из покоя Совета три дня и три ночи. Уже скрежетали клинки в ножнах, готовые нести смерть, как наконец-то объявили женихам волю повелителя.

Ибн-Комод прервался и потянулся за чашей. Заворожено слушавшие ватажники очнулись и стали переговариваться. Вбану посмотрел на небо и что-то прошептал на ухо атаману. Купец перехватил его взгляд, улыбнулся и извиняющимся тоном произнес:

– Пора уже прекращать дозволенные речи. Завтра опять в дорогу, надо отдохнуть. Будет отдых, тогда и закончу историю.

Попрощавшись, он ушёл к своему месту, а дружинники стали укладываться. Только Ивашка всё не мог никак успокоиться, и Геллеру пришлось отдуваться за всех.

– Дядько! Ну почему он Одиссея назвал сказкой? Ведь жив этот хитроумный грек, да и принцесса Жасмин – вона она, только руку протяни.

– Руку протягивать не надо, – зевнул Володимир. – А то оттяпают. А Одиссей действительно жив и даже здоров, но он-то в море-акияне. А с какого Багдада этот Ибн-Комод, неведомо. Да и принцесса может быть совсем другая. Восток, знамо, – дело тонкое!

– А пошто он так об ней отозвался? Странного она желает… Это же девчонка!

– Эх, парень, женщины всегда женщины. Поверь мне, пройдут века, и наши приключения переврёт какой-нибудь косноязычный скальд, а они так и будут желать странного. Того, чего они сами понять не смогут. А мы, мужчины, будем доставать им звёзды с неба и половики с верёвок, рушить царства и рубить дрова. А они будут кривить губки, ждать от нас подвигов и уюта и говорить «Я не этого хотела»…