Когда нам семнадцать… - [52]
Мимо нас стремительно пробежал человек.
— Киров… — только услышали мы.
— Что такое? — испуганно переспросила Тоня.
Мы побежали вслед за человеком.
Декабрьское утро выдалось хмурым. С Ангары на город наплывал сырой, холодный туман. Тускло, как в матовых стеклах, горели уличные фонари. К заборам, афишным витринам, стенам домов стекался народ.
Я протискался сквозь толпу у какого-то кирпичного дома. Освещенный светом уличного фонаря, белел на стене лист правительственного сообщения:
«1 декабря, в 16 часов 30 минут, в городе Ленинграде, в здании Ленинградского Совета (бывший Смольный), от руки убийцы, подосланного врагами рабочего класса, погиб секретарь Центрального и Ленинградского комитетов ВКП (большевиков) и член Президиума ЦИК СССР товарищ Сергей Миронович Киров…»
«Киров убит…» Да, я уже знал это. С той минуты, как была услышана страшная весть, меня не покидало чувство оцепенения. Перед глазами стояла улыбка Сергея Мироновича, с которой он смотрел на нас со школьного портрета.
Перечитав еще и еще раз слова в траурной рамке, я побежал в школу. Бледная, с растерянным видом, сидела Ольга, глубоко задумался Владимир Рябинин. Подперев рукой подбородок и слегка покачиваясь, сосредоточенно слушал Филиппа Романюка Игорь. Секретарь комсомольской организации читал экстренный выпуск последних известий.
— Как бы ни тяжела была утрата, — говорил на собрании Максим Петрович, — все советские люди, и в том числе мы с вами, ребята, перенесем ее мужественно. У могилы Кирова поклянемся еще теснее сплотить свои ряды вокруг великой партии Ленина!
Владимир Рябинин, Иван Лазарев и многие другие ученики принесли заявления с просьбой принять их в комсомол. Рябинин писал: «Коммунизм надо уметь не только строить, но и уметь охранять. Желаю быть в передовых рядах борцов за счастье народа».
Придя домой, я узнал, что Павел с завода не возвращался. Не явился он и на следующий день. Зина забеспокоилась. Тогда я решил пробраться к брату на работу.
В механическом цехе, как всегда, стоял многоголосый гул станков, пахло металлом и маслом. За длинными рядами машин, теряющихся в дальней перспективе, трудились люди. Лица их были сосредоточенны, угрюмы. Не выключая станков, рабочие подходили друг к другу, о чем-то тихо переговаривались.
Я разыскал Павла. Он стоял у станка. Рядом работал Лазарев. Глаза Павла от бессонницы провалились, лицо стало сумрачным.
— Таковы-то они дела, Алеха… — оторвавшись ненадолго от работы, проговорил он. И, помолчав, добавил: — Хорошо, что пришел.
— Почему ты не был дома? — спросил я.
Павел молчал.
Лазарев вынул папиросу и стал прикуривать у брата. Папироса не загоралась. Василий зажег спичку.
— Мы, Леша, — сказал Лазарев, — с твоим братом решили по-новому теперь работать. Понял? Больше делать, чем раньше… — Лазарев умолк, задумался и добавил: — Так вот… Павел Семенович говорит: «Мало делать одну норму. Я перед всем коллективом завода беру обязательство на своем станке давать полторы нормы!» Вот они какие дела, паря…
— Полторы нормы! — повторил я.
— Да! — откликнулся брат.
— А как же ты? А сумеешь?
— Пока рабочий день удлиню, буду чаще оставаться на сверхурочные. А там увидим…
— Сколько ты вчера выработал?
— Сто пятьдесят два процента.
— И днем и ночью работал?
— Как видишь. Но слово свое я должен сдержать! — Павел закашлялся и отбросил папиросу.
— Ты бы хоть, Паша, курить бросил. Надорвешь свою грудь, — услышал я за спиной строгий старческий голос.
— Ладно, Петрович, погоди, — отмахнулся Павел.
Вечером Зина говорила мне:
— Лечиться Павлу надо. Пуля дает о себе знать, особенно после простуды. А он, видишь, за полторы нормы взялся, да еще ученье тянет. Упрямый, послабления себе не дает. К хорошему врачу бы обратиться.
— Он же был у Тониного отца, у доктора Кочкина.
— Был, да толк какой! Не слушает он никого. Сейчас тем более… Скажет, не время. Все вы, видно, Рубцовы, такие.
…Этот день мне никогда не забыть. Над Сибирском сгущались сумерки. Крепчал мороз. В ворота школьного двора один за другим входили ребята. Разговаривали вполголоса. У каждого в руках была длинная палка с приделанной жестяной баночкой для факела. На бревнах, возле бидона с керосином, расположился Романюк.
— Факелы зажигать, когда построимся, — предупреждал он. — Не торопитесь! Будьте осторожны с огнем!
Посреди двора стоял Максим Петрович, окруженный ребятами.
— Хоронить Сергея Мироновича будут возле Мавзолея Ленина. Во втором часу дня там начнется траурный митинг, — кратко пояснял Максим Петрович. — По нашему времени это в седьмом часу вечера. Сегодня Красную площадь вся страна будет слушать, весь мир…
Мы быстро построились в колонну, зажгли факелы. Над сосредоточенными лицами юношей и девушек закачались оранжево-черные языки пламени. Из школы вынесли красное полотнище, обвитое крепом. Дрожащий свет факелов падал на него, выделяя слова: «Прощай, наш дорогой товарищ Киров!»
При выходе из ворот мы увидели, как навстречу нам текла широкая живая огненная река. Это шли рабочие механического завода. Впереди колонны несли большой портрет Сергея Мироновича, обрамленный траурными лентами. Пламя факелов колебалось, и лицо Кирова казалось подвижным, живым.
Среди рассказов Сабо несколько особняком стоит автобиографическая зарисовка «Мое первое сражение», в юмористических тонах изображающая первый литературный опыт автора. Однако за насмешливыми выпадами в адрес десятилетнего сочинителя отчетливо проглядывает творческое кредо зрелого писателя, выстрадавшего свои принципы долгими годами литературного труда.
Литература знает немало случаев, когда книги о войне являлись одновременно и автобиографическими. Особенно много таких книг появляется в переломные эпохи истории, в периоды великих революций и небывалых военных столкновений, когда писатели вместе со всем народом берутся за оружие и идут сражаться за правое дело. Свинцовые вихри, грохот орудий, смертельная опасность входят в жизнь человека, как в другие времена школа, женитьба, мирная работа, и становятся частью биографии.Великая Отечественная война стала частью биографии и писателя Владимира Саксонова.
Перед вами давно обещанная – вторая – книга из трёхтомника под названием «Сто и одна сказка». Евгений Клюев ещё никогда не собирал в одном издании столько сказок сразу. Тем из вас, кто уже странствовал от мыльного пузыря до фантика в компании этого любимого детьми и взрослыми автора, предстоит совершить новое путешествие: от клубка до праздничного марша. В этот раз на пути вас ждут соловей без слуха, майский жук, который изобрёл улыбку, каменный лев, дракон с китайского халата, маленький голубчик и несколько десятков других столь же странных, но неизменно милых существ, причём с некоторыми из них вам предстоит встретиться впервые.Счастливого путешествия – и пусть оно будет долгим, несмотря на то, что не за горами уже и третье путешествие: от шнурков до сердечка!
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Предлагаем вашему вниманию две истории про девочку Веру и обезьянку Анфису, известного детского писателя Эдуарда Успенского.Иллюстратор Геннадий Соколов.
Введите сюда краткую аннотацию.