Когда мальчики становятся мужчинами - [54]

— ЧанСоб, умоляю, остановись! — крикнула она, и пар пеленой выскочивший из горла застил ей вид. Она двинулась дальше. Юноша замер, стоя к ней спиной. ДжеНа подошла к нему. — Пожалуйста, я объясню тебе…

Парень обернулся, опять убивая её своим взглядом. Он молчал, всё ещё молчал! Хоть слово, пусть с его уст сорвется хоть одно слово!

— Я… я к тебе пришла, я хотела уйти, но ИльХун… — внезапно она поняла, насколько глупо, дешево и дыряво звучат её объяснения. Это не оправдания — это жалкие потуги вытащить себя из грязи, из отхожего места, в которое она сама себя опустила. И в карих глазах ЧанСоба она была там не просто с головой. Она там утонула и захлебнулась. — я люблю тебя, ЧанСоб!

ДжеНа почувствовала, как глаза разъедают слезы.

— Не молчи же! Скажи хоть что-нибудь! — она сделала последний шаг и взяла его за рукав, но он резко и больно отхлыстнул её руку, от чего она едва устояла на ногах. — Ну, что ты хочешь сказать мне?! Говори всё, скажи!

— Ты… — парень больше пнул собственный язык, чем сказал что-то. Звук вырвался краткий, рваный, и повторился. — ты…

— Я, да я! — женщина не выдержала и заплакала. Она не лила слезы уже несколько лет. — Что? Я шлюха — да! Потаскуха, дрянь и мразь, да? Это ты хочешь сказать? Ну, скажи же! Кричи это! Плюнь мне в лицо, ЧанСоб!

— Ты… — его лицо свела легкая судорога и он провел перед собой ладонью, словно отгоняя комара, но было пусто и он боролся с навязчивыми мыслями, с фактом, который он хотел превратить в сон и никогда не знать о нем. — ты же… не такая…

ДжеНа увидела согнувшегося от горя юношу, будто он потерял всё. Не только смысл жизни, но и саму жизнь. Перед ней стояла бледная тень, обнажившая разбитого и опозоренного светлого мальчика, над которым надругалась злая судьба. Она в явь услышала, как клацнули ножницы Атропос, решившей, что этой любви существовать достаточно.

— Нет, я такая… какая есть, всегда была такой, но, я люблю тебя ЧанСоб! — прокричала она и снова попыталась взять его за руку, но он отдернул её так, что ДжеНа упала на оледеневшую дорожку ему под ноги. Подняв голову, она увидела, что он даже не опустил к ней лицо. — Прости, слышишь? ЧанСоб, прости и пойми, что я люблю тебя, только тебя!

Он сделал шаг в сторону, но она ухватилась за его ногу, продолжая сокрушаться и плакать. Проехавшись коленками по льду, она разодрала чулки и кожу до крови. Влиятельная и сумасбродная стерва являла собой жалкое зрелище. Пародия на шекспировскую Дездемону, которую побрезговали даже придушить. ДжеНа вцепилась в брючину ЧанСоба и боялась отпустить её. Если позволить ему уйти… нет, она чувствовала, что для его характера — это конец. Это смерть.

— Посмотри на меня! — взмолилась она. Тушь потекла по щекам, тут же леденея и застывая. ЧанСоб опустил лицо и, теперь, впервые, она увидела презрение, гнев, отчужденность, боль предательства.

— Я не хочу Вас видеть, — немеющим тоном, с перепадами, выдавил он и, отшвырнув её от себя, быстро зашагал прочь. Его шаги переходили в бег по мере удаления.

— ЧанСоб! — заорала ДжеНа, опустив стучащие друг о друга пальцы на припорошенные снегом следы. Но он не останавливался и становился всё дальше. Его обращение на «вы» было острее ножа, вонзенного под ребро. Это «вы» означало, что она навсегда покинула орбиту его жизни и вернуться на неё не поможет ни одна сила притяжения или гравитация.

ЧанСоб бежал долго, бесконечно долго, пока легкие не загорелись. Голова разбухала от мыслей, глаза не хотели ничего видеть, а уши слышать. Тело лихорадило. Ничего, ни звука — он погрузился в вакуум и едва не попал под машину, пересекая улицу. Что это за яд уничтожает его изнутри? Как его излить? Эта ненависть, которая затмевала взор и высасывала силы — куда её деть? Перед глазами, никуда не сдвигаясь, не стираясь, стояла ДжеНа, прячущая свою грудь и тяжело дышащий рядом с ней ИльХун. Ничего более мерзкого и гадкого он никогда не видел. Самая красивая женщина, любимая, обожествляемая, стала отталкивающей, неприятной. Половой акт превратился в скотский театр. Это не секс — это спаривание, свинское, безразборное!

ЧанСоб не чувствовал ног и упал в сугроб в задворках какого-то дома. Лицо его окунулось в снег, обмораживающий, остужающий пылающие щеки. Трясясь и стуча кулаками по земле, парень перевернулся на спину и, набрав полные легкие воздуха, завопил на всю мощь:

— Не-ет! — он кричал это снова и снова, пока ор не сорвался на хрипоту и из глаз не брызнули слезы. Никогда он не плакал с тех пор, как ему было одиннадцать лет и его, засрамленного, загнали в туалет школы и, обзывая и унижая, довели до того, что он захныкал. Но тогда он пообещал себе, что больше никто его не сломает, что вызвать в нем боль никто не сможет. Никто. И вот он плакал, как мальчишка, как слабак. Лежал на куче рассыпчатого снега и бился от боли, не в силах остановиться. И его укор к мирозданию, его бессмысленное «нет!», не могло исправить или изменить что-либо.

Женщина, которую он любил больше себя, которая собой заменила все его мечты, которая стала всем для него, святой Мадонной и ночной дьяволицей, она умерла на его глазах, но на чужих руках, не оставив ничего, кроме резкой, неумолкающей боли и растерзанной души, разбившейся о собственную веру в то, что любовь может быть честной и вечной. Веры в то, что она вообще может быть.