Когда король губит Францию - [85]

По-моему, он очень торопился и сказал мне, что через час снимается отсюда. Я уверил его, что минута-другая все же у него найдется и что слова мои, в сущности, слова самого Святого отца Папы, заслуживают того, чтобы их выслушали. Когда же он узнал от меня, что нынче королевские войска против него не выступят, он вздохнул свободнее; но во все время нашей беседы как ни старался принц показать мне, что вполне спокоен, однако ему, к великой моей радости, все же не удалось скрыть, что сидит он как на иголках.

Он, этот принц, слишком высокомерен от природы. А так как и я не лишен этого свойства, начать беседу нам было нелегко. Но мне-то помогли мои годы...

Красивый юноша, высокий, стройный... Правда-правда, я еще не описывал вам наружность принца Уэльского! Двадцать пять лет. Кстати, это как раз тот возраст, когда молодое поколение берет все дела в свои руки. Королю Наваррскому тоже двадцать пять, и Фебу тоже; один лишь дофин моложе их всех... У принца Уэльского приветливая улыбка, открывающая ослепительно белые зубы. Нижней частью лица и румянцем он пошел в свою мать, королеву Филиппу. От нее же унаследовал он жизнерадостный нрав и, безусловно, с годами разжиреет, как и она. А верхней частью лица он скорее похож на своего прадеда Филиппа Красивого. Гладкий лоб, синие, огромные, широко расставленные глаза, холодные как сталь. Глядит он на вас пристально и сурово, что никак не вяжется с любезной улыбкой. Обе части лица – верхняя и нижняя – каждая со своим собственным выражением – разделены великолепными белокурыми усами, которые по саксонской моде идут от верхней губы к подбородку... В глубине души это властитель. И весь мир и всех людей он видит лишь с высоты седла.

Знаете, какие он носит титулы? Эдуард Вудстокский, принц Уэльский, принц Аквитанский, герцог Корнуэльский, граф Честер, сеньор Бискайский... Только на Папу да на коронованных особ он глядит как на людей, что выше его. Все же прочие создания Божьи в его глазах одна мелочь и отличаются друг от друга лишь степенью ничтожества. Не спорю, он наделен даром военачальника и презирает опасность. Выдержка, достойная удивления, даже в минуту опасности он не теряет головы. Когда ему улыбается успех, он роскошествует сам и осыпает дарами своих друзей.

Его уже давно прозвали Черным Принцем, потому что он носит доспехи из любимой его вороненой стали, так что он сразу бросается в глаза среди блестящих кольчуг и многоцветных плащей окружающих его рыцарей, к тому же шлем его увенчан тремя белыми перьями. Он рано вкусил сладость славы. При Креси – а было ему тогда всего шестнадцать – отец доверил ему командование валлийскими лучниками, но, разумеется, приставил к нему испытанных вояк, дававших юнцу советы и даже направлявших его действия. На англичан свирепо обрушились французские рыцари, и советники эти, решив, что принц подвергается смертельной опасности, бросились к королю с просьбой прийти на помощь сыну. Король Эдуард III, наблюдавший за ходом боя с вершины мельничного холма, осведомился у прибывших: «Разве мой сын погиб, повержен на землю или ранен так сильно, что не может сам себе помочь? Нет?.. В таком случае возвращайтесь к нему или к тем, кто вас сюда отрядил, и скажите им, пусть не являются сюда и не просят у меня ничего, что бы ни произошло на поле битвы, пока мой сын жив. Слушайте мой приказ: пусть сегодня мальчик заслужит рыцарские шпоры, ибо я желаю, если будет на то воля Божья, чтобы нынешний день стал днем его победы и чтобы была ему за то воздана честь».

Вот каков был этот юноша, которого я тогда увидел впервые.

Я сказал ему, что король Франции...

– Для меня он не король Франции,– возразил принц.

– А для Святой церкви он помазанник Божий и коронован на царство,– ответил я. Нет, вы только оцените его манеру говорить.– Так вот, король Франции идет на вас со своим войском, насчитывающим около тридцати тысяч человек...– Я чуть преувеличил, с умыслом, конечно, но, чтобы он поверил, уточнил: – Другой сказал бы вам – шестьдесят тысяч. А я говорю вам правду. И это не считая пехоты, которая идет следом.

Я промолчал о том, что пехоту распустили, но у меня создалось такое впечатление, будто он об этом уже знает.

Не так уж важно – шестьдесят ли, тридцать ли, или даже двадцать пять тысяч – кстати, последняя цифра была ближе всего к истине. Важно, что у принца было с собой всего шесть тысяч человек, включая лучников и ратников, вооруженных ножами. И я ему доказал, что сейчас речь идет не о храбрости, а о числе.

Он сказал мне, что с минуты на минуту к нему присоединятся люди Ланкастера. Я ответил ему, что от души ему этого желаю ради собственного его спасения.

Он догадался, что продолжать играть в самоуверенность со мной незачем, так верх надо мной не взять, и после недолгого молчания вдруг заявил, что знает меня как человека, более расположенного к королю Иоанну – заметьте, все-таки вернул Иоанну королевский титул,– чем к его отцу.

– Я расположен лишь к одному – добиться мира между двумя государствами,– ответил я ему,– и именно мир намереваюсь вам предложить.

Тут он весьма высокомерно напомнил мне, что в прошлом году прошел весь Лангедок и привел своих рыцарей к морю латинян, не встретив ни малейшего отпора со стороны короля; что даже нынешним летом он совершил поход от самой Гиени до Луары; что почти вся Бретань находится под английской эгидой; что добрая половина Нормандии под началом его величества Филиппа Наваррского готова последовать примеру Бретани; что многие сеньоры из Ангумуа, Пуату, Сентонжа и даже Лимузена присоединились к нему. У него хватило такта не упомянуть наш Перигор... и во время всей этой тирады он смотрел в окно – не высоко ли поднялось солнце над горизонтом