Когда диктует ночь - [15]

Он идет туда сразу после работы. Вешает фартук, хватает портсигар и, чувствуя, что кровь стучит так, что сердце вот-вот разорвется, выходит на Гранвиа. И в мгновение ока оказывается в самом зловонном борделе Мадрида — борделе Чакон, малявка, впрочем, это ты уже знаешь. И с силой толкает дверь. Закрыто. Изнутри доносятся приглушенные голоса, смешки, звон чокающихся бокалов, звон монет, высыпающихся из игрального автомата, — словом, интимный шумок. На двери звонок, однако кнопки нет, и вместо нее торчат два голых проводка — так может и дернуть. Путешественник осторожно соединяет их, и дверь открывает Чакон. Ока в черном, и от нее пованивает этим особым запашком, который идет от всех лесбиянок.

— Мы открываемся только через полчаса, — говорит она путешественнику, искоса на него поглядывая, словно боясь какой-то заразы.

И — хлоп — дверь закрывается. Она из тех, кто обман называет делом, кражу считает благодеянием, а человеческое достоинство воспринимает только в денежном измерении, думает про себя путешественник. Однако делать нечего, и он решает обождать в свете фонарей, фиолетовых, как карамельки. Холодный ветер продувает улицу насквозь; поеживаясь, пытаясь дыханием отогреть закоченевшие руки, потирая их одна о другую, путешественник толчется у дверей, боясь отойти слишком далеко. Он похож на сироту из подписного романа, в своем стареньком плаще, придающем ему жалкий и одновременно ангельский вид. Пока он ждет, возле дома останавливается такси, из него выходит мужчина, которого он видел прошлой ночью, тот самый — волосы, серебрящиеся сединой, и веселый блеск в глазах. Он подходит к дверям заведения Чакон и костяшками пальцев выстукивает ритм пасодобля. Немыслимо, как только этому субъекту удается поднять руку, на запястье которой — тяжелый, как гиря, «ролекс». На второй стук кто-то открывает дверь. «Это пароль», — думает путешественник. И, влекомый инстинктом убийцы, путешественник решает убить время. А чтобы скоротать часок, нет ничего лучше, как немного пофантазировать. Бывало, Луисардо давал себе такую волю, не мотивируя ее ничем иным, кроме желания заинтриговать слушателя развязкой, так-то, сукин сын. Итак, путешественник развлекает себя выдумками, а Луисардо развлекается, выдумывая путешественника с покрасневшим от холода носом у дверей заведения Чакон, выдумывая, чтобы убить время. В противоположность Луисардо, который делал это, чтобы время выиграть, путешественник фантазирует, чтобы его скоротать. И он выдумывает историю, куда рассчитывает поместить мужчину с покерным лицом, «ролексом» на запястье и паролем, позволяющим войти в дом Чакон. Тебе ведь известно, малявка, что действительность подражает искусству и, каким бы искусным ни считал себя художник, завистливая действительность всегда настигает его, не желая, чтобы ее опередили; объясняя свою точку зрения, Луисардо между тем напутствует путешественника, который всегда ходит по стенке в лабиринте жизни. И поэтому путешественника вдруг пронзает чувство, что он идет по собственным следам, совсем как когда он снова увидел мужчину с проседью, искорками в глазах и в очень элегантном, застегнутом на все пуговицы пиджаке, мужчину, который входит в заведение, и дверь закрывается за ним. Хлоп. Путешественнику кажется, что в нем есть что-то от продажного комиссара полиции или сошедшего с афиши тореро. Он представляет, как мужчина берет деньги, которые ему платит сама хозяйка; хлоп. Путешественник воображает, что этот некто — налогосборщик. И что занимается он сбором грязных денег, которые тайком платят полиции. Но путешественник заходит еще дальше, малявка, и ему кажется, что хозяйка, уставшая платить, хочет кончить его той же ночью. И что для этого она рассчитывает на негритянку с волосами цвета свежего масла. Путешественник фантазирует, а Луисардо представляет путешественника в своих фантазиях.

Идет мокрый снег, и он укрывается под навесом над входом в публичный дом, малявка. От холода зубы его выбивают дробь, и он утирает рукавом соленую слизь, текущую у него из носа. Пройдет еще полчаса, пока он войдет и поймет, что заведение Чакон представляет собой низ дома, приспособленный под бордель, восемь комнат с красными лампочками и уборными, где можно подмыться. Сюда заходят, поднимаясь по дощатой лестнице, наградившей не одной шишкой неуверенных бедолаг и доставившей немало неприятностей хозяйке. У Чакон никогда нет свободной минутки, чтобы начать ремонт, малявка. Занятая то одним, то другим, она обещает сделать его каждое лето, но, когда наступает август, с появлением первых клиентов предпочитает сэкономить денежки. И отказывается от своих обещаний.

— Отложим до бабьего лета, — заявляет Чакон, впрочем без большой уверенности. Своим словам она тоже особо не доверяет. В глубине души она мечтает о роскошном загородном домике с тенистой колоннадой у входа. Охотничьем домике, где так удобно вести деловые разговоры, с высокими потолками, отделанными лепниной в восточном вкусе. И люстрами, похожими на застывший в воздухе дождь хрустальных светящихся капель. Клиенты-толстосумы, шуршащие персидские ковры, шторы из красного бархата и балдахины. Поэтому Чакон ждет, что рано или поздно у нее выгорит какое-нибудь дельце. А пока Чакон ждет, Луисардо жадно глотает клуб дыма и продолжает свой рассказ. Он возвращается к типу с серебряными сединами, который носит «ролекс» и похож на сошедшего с афиши полицейского или продажного тореро. Он вошел прямо, как фул-стрит с джокером, потому что это игрок, зовут его Фазан, и он собирается сыграть несколько партий в чирибито в одной из задних комнат рядом с уборными. Это маленькая комнатушка, малявка, ты не подумай, говорит Луисардо со своей противоударной и водонепроницаемой улыбкой. Чуть побольше, чем контора Карлоса Толедо на Кальсаде, и мебели в ней всего столик с жаровней, три складных стула и этажерка, заставленная бутылками виски и джина. С потолка на черном проводе свисает голая, обсиженная мухами лампочка, похожая на вопросительный знак над головами игроков. Но всех этих подробностей, малявка, путешественник не знает, потому что, едва войдя, вежливенько присаживается к стойке. И спрашивает стакан тоника. «Три тысячи,