Когда боги глухи - [29]

— Не объявлялся здесь Кузнецов?

— Слыхала, что он погиб в неметчине. А коли и жив бы был, что ему здесь делать? Тонька с Казаковым в Великополе, Вадька, наверное, его забыл.

— Сынок-то не пошел по батькиным следам?

— Вадька-то? В артисты записался… — усмехнулась Александра. — И смех и грех! Сколь здесь живу, ни одного еще артиста в Андреевке не было.

— Костя Добрынин, говоришь, на стеклозаводе работает? Кем?

— Не связывайся с ним, Ростислав, тут же на тебя заявит…

— Жалеешь меня? — усмехнулся он.

— Не чужой ты мне.

— Ночью уйду я, — опустив голову, сказал Карнаков.

— Вроде ты умный, сильный, Ростислав, за что и был мне люб, а вот жизнь свою так и не смог по человечески устроить, — раздумчиво заговорила Александра. — Неужто то, что ты делаешь, стоит того, чтобы такую вот волчью жизнь вести?

— Кому что на роду написано, Шура: Тимашу — водку пить да песни горланить, Сове, царствие ей небесное, колдовать, Андрею Абросимову — громкую смерть принять от иноземцев, а мне — скитаться по России-матушке и верить в свою правду.

— А есть она, правда-то?

— Если ни во что не верить, тогда сразу петлю на шею…

— Боюсь, этим ты и кончишь, родный мой, — печально произнесла Александра.

— А чего бы тебе не стать колдуньей? — сказал он. — Вакансия освободилась… Дурачь народ!

— Я и так колдунья, — глядя ему в глаза, серьезно произнесла Александра. — Хочешь, предскажу твою судьбу?

— Не надо, — улыбнулся он. — Тот, кто знает свою судьбу, — самый несчастный человек.

— Бог тебе судья, — вздохнула она. — А все-таки лучше, ежели бы ты покаялся…

— Не говори так! — повысил он голос. — Ты не знаешь всех моих дел, и знать тебе про них не нужно.

— Зачем же пришел?

— И волку одному бывает тяжко… Нет-нет да и задерет башку и завоет на луну.

— Ну живи, как волк, — сказала она.

— Не прогонишь, если еще как-нибудь выберусь к тебе?

— Мне ты не враг, — тихо ответила она.

Он подошел к ней, обнял и стал целовать. Полная рука ее гладила его тронутые сединой, но еще густые волосы, щеки женщины порозовели.

— Неугомонный… — произнесла она. — Ой, твоя борода колется! Без нее ты выглядел бы моложе.

— Ты одна у меня осталась, — бормотал он. — Не отталкивай, Саша. Ты ведь знаешь, чем я рискую, приезжая к тебе.

— А мне одной, думаешь, сладко? — вздохнула она, высвобождаясь из его объятий. — Ох и длинны осенние бабьи ночи!

— Кто знает, может, все еще наладится и мы опять будем вместе?

— Ты еще во что-то веришь? — усмехнулась она. — А я давно уже во всем изверилась. Ночами-то все думаю про жизнь свою… Ну чем я богу не угодила, что он мне такую горькую судьбину определил? Живут ведь бабы счастливо, имеют детей, а мне некому будет кружку воды подать…

— Не плачься, Саша. Ты еще хоть куда! — игриво шлепнул он ее по крутому бедру.

— Невезучая я, Ростислав. Видно, и другим счастья не приношу…

— Я был счастлив с тобой.

— Сына и того не сумела уберечь…

Карнаков опять с трудом удержался, чтобы не сообщить ей, что Игорь жив-здоров, работает на большом заводе в Москве… Не нужно ей знать об этом. Игорь оборвал все нити с прошлым, у него другая фамилия, и кто знает, может быть, его судьба будет счастливее, чем у отца и матери. После войны у Карнакова надолго прервалась связь со своими хозяевами, он даже думал, что о нем забыли, но вот совсем недавно явился к нему человек оттуда, доставил деньги, аппаратуру. Ростислав Евгеньевич в глубине души и не сомневался, что его рано или поздно найдут. Прибывший с Запада откровенно заявил, что, хотя хозяева и переменились, задачи тайных агентов прежние: вербовка людей, сбор разведывательной информации, пропаганда образа жизни «свободного мира». Как и предполагал Карнаков, сразу после войны между союзниками антигитлеровского блока начались трения, а затем открытая вражда. Как раз в разгар «холодной войны» и прибыл к нему человек с Запада. Он без обиняков сообщил, что теперь их хозяева — американцы. Карнаков и сам читал в газетах, что американская разведка прибрала к своим рукам особенно ценных немецких агентов, располагает и списками европейской агентурной сети.

То ли годы стали давать знать о себе, то ли непоколебимость советского строя и мужество соотечественников в этой беспощадной войне, но что-то надломилось в Карнакове: больше он не ощущал былой ненависти к коммунистам, да, признаться, и потерял веру, что их власть можно свергнуть. Хотя ему приходилось больше иметь дело с уголовниками и изменниками родины, насмотрелся в войну и на то, как храбро сражаются русские, как идут на смерть, не выдав своих.

Но и другого пути не видел для себя Ростислав Евгеньевич, потому и согласился работать на американскую разведку — как говорится, кто платит, тот и музыку заказывает. Человек оттуда заявил, что новые хозяева денег не жалеют. Но пока он не поверит сам, что подпольная работа в России может что-то изменить в мире, он не станет привлекать к разведке Игоря Найденова. Не хотел бы он пожелать сыну своей судьбы.

Глухой ночью с тощим вещмешком за плечами он вышел из дома Александры Волоковой и в обход поселка зашагал в сторону шоссе, которое проходило в трех километрах. На вокзале сесть на поезд он не решился: рисковать было нельзя. На поезд можно сесть на любой другой станции. А путь ему не близкий — рабочий поселок Новины, где он обосновался у солдатки Никитиной, находился в Вологодской области, рядом с Череповцом. Не зашел Ростислав Евгеньевич и к Якову Супроновичу, слышал от Александры, что родной сын Ленька ограбил его. Старик с тех пор сильно сдал, как говорится, на ладан дышит.