Когда бессилен закон - [48]

Джавьер что-то сказал Норе. Она отрицательно покачала головой. Он заговорил более настойчиво, пока она наконец не пожала плечами. Джавьер склонился над двухфутовым проходом между столами и сказал что-то Генри Келеру. Я заметил, как Генри сурово взглянул на него, затем оба они поспешили к судебному координатору. Тот выслушал их и вышел из зала.

Адвокаты просто сказали ему, чтобы он попросил судью пока не выходить. Я знал, что это означало: последнее предложение обвинения по согласованному признанию. Присяжные еще не заняли своих мест в ложе, поэтому я не мог повредить Дэвиду в их глазах. Я присоединился к Джавьеру и Генри.

— Джавьер предложил двадцать лет, — коротко сказал Генри. Он смотрел на Дэвида.

Проклятье! Почему не условное освобождение? Если бы они предложили условный срок, я, вероятно, попытался бы уговорить Дэвида согласиться на это. Не говорил ли я сам много раз: «Даже невиновному человеку лучше принять такое предложение»? Это снова заставило меня задуматься: а был ли Дэвид невиновен?

— Сексуальное нападение, — сказал я. — Без отягчающих обстоятельств.

Джавьер стоял достаточно близко, чтобы это слышать. Он взглянул на меня, торжественный, как судья, кивнул и затем отошел за пределы слышимости.

Следующий аспект обвинения в сексуальном нападении при отягчающих обстоятельствах заключался в том, что, если Дэвид будет признан виновным по этой статье, ему придется отсидеть одну четвертую часть своего срока «ровно», прежде чем он получит право на досрочное освобождение под честное слово; и это с учетом его хорошего поведения в тюрьме, как непременного условия, от которого зависит дата освобождения. Если он будет признан виновным в менее тяжком преступлении, то получит право на досрочное освобождение намного быстрее. Я объяснил ему все это.

— При хорошей репутации, ты мог бы, вероятно, отсидеть три года вместо двенадцати. Может быть, даже два. Если тебя признают виновным в нападении при отягчающих обстоятельствах и ты получишь максимум, тебе придется отбыть в тюрьме пятнадцать лет, прежде чем у тебя появится право на досрочку. Вот то, перед чем ты стоишь.

Дэвид был бледнее обычного. Он выглядел так, будто его вот-вот могло стошнить. Я не осуждал его. Решение, которое навязывалось ему в последнюю минуту, было страшным. Возможно, он способен был представить себя сидящим в тюрьме два или три года. Они должны были стать кошмарными, но все же это можно было представить: даже меньше того времени, которое Дэвид провел в колледже. Пятнадцать лет представить себе было невозможно. Это была почти вся его жизнь. Я не думаю, что до этой минуты он действительно осознавал весь ужас нависшей над ним угрозы.

Мы с Генри смотрели на него, не давая каких-либо советов. Дэвид знал свои шансы точно так же, как и мы. И, кроме того, ему была известна одна вещь, которой мы не знали.

Он раздумывал меньше минуты.

— Нет, — в конечном итоге сказал Дэвид. Голос его при этом сорвался. — Я не делал этого. И я не стану говорить, что я это сделал.

Я издал долгий вздох облегчения. Генри, оставив нас одних, вернулся, чтобы дать ответ Джавьеру. Я положил руки на плечи Дэвида. К его щекам вернулось немного краски. Он даже слегка улыбнулся. Я, вероятно, почувствовал бы себя счастливее, если бы он все же принял предложение, но еще больше я гордился его отказом и снова поверил в то, что знаю своего сына. Я сжал плечи Дэвида посильнее, так, словно он ускользал от меня.

Спустя минуту мы следом за судьей уже занимали свои места. Я сидел рядом с Лоис. Снова мне показалось, что глаза судьи Уотлина разыскивают меня в зале. Я сам недавно искал его и обнаружил в его собственном кабинете. Когда я закрыл за собою дверь, мы с ним остались наедине. Такая ситуация, когда одна сторона в судебном деле разговаривает с судьей без присутствия другой стороны, носит название односторонней связи. Подобное совершенно недопустимо, хотя происходит практически каждый день.

— Судья, мне хочется знать, что вы думаете об этом деле.

К чести Уотлина, нужно сказать, что он не спросил, о каком деле я говорю, и не стал отделываться от меня коротким разговором. Уотлин политик, а это означает умение изображать откровенность. И, разумеется, в тот день он продемонстрировал мне это.

— Мы оба знаем Нору, Блэки. Черт побери, да мы сами обучали ее. Она никогда не предложит условное освобождение в таком деле, как это. Я вижу, ты собираешься выйти за приговором на присяжных? Но в таких делах, как это, обвиняемый иногда меняет решение буквально в последнюю минуту. Либо признает себя виновным без рекомендации, либо решает обратиться к судье за приговором. Я просто хочу сказать тебе заранее. Не делай этого. Я должен буду сурово обойтись с ним. Ты все понимаешь, Блэки. Такое дело способно разрушить судейскую карьеру. Ты в течение двадцати лет можешь быть лучшим судьей в городе, затем тебе подворачивается одно дело, где все выглядит так, будто ты кому-то подыграл, и лишь этот, последний, случай и припомнят тебе на следующих выборах. Ты понимаешь, о чем я говорю.

Я кивнул.

Уотлин стоял, склонившись над столом, и говорил низким голосом — живой портрет продажного судьи, совершающего сделку. Затем он откинулся назад и оживился.