Когда бессилен закон - [130]

Уотлин слегка передвинул свои руки, лежавшие перед ним на столе. Мой Бог! — подумал я. Он читает заранее приготовленную речь. Все, что только что здесь произошло, не имело абсолютно никакого значения. Он уже все решил, прежде чем услышал хотя бы одно слово из свидетельских показаний.

— Но существует одно необходимое предварительное условие, — торжественным голосом продолжал Уотлин. — Доказательство, естественно, должно быть правдоподобным. Только процессуальный суд решает, заслуживает ли доверия представленное при ходатайстве о новом процессе доказательство.

Доказательство, предложенное суду на этом слушании, может быть буквально названо неправдоподобным с точки зрения его законности. Данный суд за двадцать лет своей судебно-правовой деятельности ни разу не слышал о заговоре, который хотя бы отдаленно напоминал тот, на существовании которого настаивает защитник в слушаемом деле. Обвинитель правильно указала на то, что на обвиняемого возложено тяжелое бремя доказательства выдвинутых им заявлений, прежде чем будет дано разрешение на новый процесс. В данном слушании бремя доказательства является даже более тяжелым благодаря необычной природе вновь обнаруженных улик.

Джон, Джон! Я сделаю все что угодно. Дай мне еще немного времени, мысленно молил я. Принеси мне настоящее доказательство, незримо умолял он в ответ. И я сам видел теперь, что принесенных улик было недостаточно. Но ведь там больше ничего не было. Ах, Джон, думал я. Если бы у тебя был сын.

— Очевидность конфликта между обвинением и защитой не вызывает сомнений. Здесь нет каких-то трудноуловимых различий в восприятии. Защита утверждает, что преступный сговор имел место. Обвинение говорит, что это нонсенс. Трудный вопрос, связанный с этим спором, заключается в противоречии между двумя свидетелями, каждый из которых имеет веские, вполне объяснимые мотивы для лжесвидетельствования. Сын Марка Блэквелла был обвинен в серьезном преступлении и приговорен к тюремному заключению. Майрон Сталь обвиняется в организации этого судебного приговора, что уже само по себе является серьезным правонарушением. Оба свидетеля — служители правосудия. Если бы они так решительно не противостояли друг другу, я по долгу службы был бы почти обязан верить им обоим. Но в данном случае я не могу этого сделать. Они занимают диаметрально противоположные позиции. Это единственная сложность, которая наличествует в этом деле. У обеих сторон имеются подтвержденные фактами и уличающие доказательства, но все эти доказательства недостаточно убедительны или объяснимы.

Уотлин по-прежнему не смотрел на меня. У него не хватало на это духу. Но затем, к моему удивлению, он все же это сделал. Приняв властный вид, он окинул взглядом публику за моей спиной. Задержал взгляд на стае газетных репортеров. Затем опустил его на меня. Выражение лица Уотлина при этом не изменилось.

— Следовательно, единственным вопросом является вопрос о правдоподобии. Ответить на него сложно, и, тем не менее, именно это делает мое решение удивительно легким.

Он не собирался идти моим путем. Он хотел защитить самого себя. Но дело было не во мне. Речь шла о Дэвиде. Это свобода Дэвида была поставлена на карту, а не моя или Уотлина репутация.

— Я знаю Марка Блэквелла уже двадцать лет, — продолжал Уотлин. — И ни разу не слышал, чтобы кто-либо усомнился в его честности. Я не побоюсь сказать, что он никогда прежде не имел такого побудительного мотива для лжи, как сегодня. Но я не в состоянии поверить, что именно этот мотив руководил им в его свидетельском выступлении. Я проработал десять лет в качестве процессуального судьи, занимаясь тем, что отличал правду от неправды. Вне всякого сомнения, я допускал ошибки. Но никогда раньше я не имел такого преимущества, как личное знакомство со свидетелем, что наличествует в данном деле. Я верю свидетельскому показанию мистера Блэквелла. Я верю, что ему было сообщено о том, что его сын осужден по ложному обвинению. Я верю, что он пытался найти основания, по которым это обвинение было выдвинуто. И я верю, что он достиг цели, обнаружив их.

Это делает второе требование, предъявляемое здесь в соответствии с законом, столь же достижимым. Если бы доказательство, которое я сегодня услышал, было выслушано присяжными, мог ли их вердикт оказаться иным? Вне всякого сомнения, да. Я никоим образом не намерен оспаривать справедливость решения, вынесенного теми двенадцатью присяжными. Их вердикт абсолютно соответствовал тем обстоятельствам, что им были представлены. Они слышали лишь то, что слышали. Но тогда они не были знакомы со всеми фактами!

Разрешение на новый процесс дается. Сумма залога устанавливается на том же уровне, что и до суда. И в заключение я бы настоятельно советовал обвинению подумать, может ли тот же обвинитель вновь быть использован в предстоящем процессе. Я не могу сказать, к какому решению придут присяжные, но я знаю, как буду вести этот процесс я.

Это все. Стороны настоящего судебного слушания свободны.

Мое сердце отчаянно колотилось. И тут я все понял. Мои тревоги были совершенно напрасными. Уотлин с самого начала намерен был дать разрешение на новый процесс. Пока я занимал место свидетеля, он умолял: «Принеси мне доказательство», — но это нужно было ему лишь для прикрытия, для того, чтобы его решение выглядело справедливым. Даже если бы я оказался единственным свидетелем, Дэвид все равно бы выиграл. Для судьи этот вопрос по-прежнему был политическим. Я являлся чиновником, которого выбрала общественность. Это означало, что некоторое время назад более половины избирателей в округе одобрили мою кандидатуру. Может быть, также одобряли и сейчас. Если я достаточно хорошо покажу себя на этом слушании, я, несомненно, сохраню симпатии этого магического пятидесяти одного процента. А кто такой Майрон Сталь по сравнению со мной? Да никто! У него нет абсолютно никакого политического веса. Должно быть, для судьи Уотлина это решение оказалось несложным.