Когда Америки не было - [46]

Ранее Наполеону приписывали известную фразу «Ни красных колпаков, ни красных каблуков», отвергавшую как диктатуру якобинцев, так и привилегии дворянства. Теперь же парижские сановники, включая Талейрана и самого Бонапарта, оделись в расшитые камзолы из красного бархата, который был запрещен во времена республики. Французская революция отменила рабовладение; Наполеон приказал восстановить рабство на Мартинике, Гваделупе и Гаити. «Мятежной вольности наследник и убийца», – скажет о Бонапарте Пушкин.

Тем временем в американской столице Томас Джефферсон проводил тревожные консультации со своим кабинетом. «Депеши с Востока» от дипломатических представителей из Лондона и Парижа совсем не радовали. Однако же «депеши с Запада» дышали грозой. 16 октября 1802 года испанский интендант Луизианы (французы еще не вступили в официальное владение американской колонией) закрыл порт Новый Орлеан для американских негоциантов. Считается, что приказ исходил непосредственно от короля Карла IV и до сего дня вызывает споры историков. Подозревали также козни Бонапарта.

Закрыть единственный торговый путь американского Запада к морям означал поднести фитиль к бочке с порохом. Склады в порту ломились от невывезенных американских товаров и часто подвергались разграблению. Нарушались связи между Востоком и Западом страны. На просторах Огайо, Кентукки и Теннесси вновь возродилась идея «освободительного похода» гражданина Жене – и сам президент Джефферсон рассматривал возможность вооруженного захвата Нового Орлеана.

16 февраля 1803 года сенатор Джеймс Росс из Пенсильвании внес резолюцию о предоставлении президенту полномочий на мобилизацию 50 тысяч ополченцев из западных штатов для немедленной оккупации Нового Орлеана и об ассигновании на эти цели 5 миллионов долларов. Сенат принял резолюцию, выдержанную в менее воинственных тонах, но увеличил квоту до 80 тысяч добровольцев.

Как хороший шахматист, Джефферсон выбрал правильное время, чтобы перехватить инициативу. 8 марта 1803 года на помощь Ливингстону в ранге чрезвычайного посла был направлен бывший губернатор Вирджинии Джеймс Монро. Он вез новые инструкции президента. По секретному запросу Джефферсона Конгресс США согласился выделить 2 миллиона долларов на покупку Нового Орлеана (официальная формулировка: «на непредвиденные дипломатические нужды»). Несмотря на сложное экономическое положение страны, Джефферсон был готов повысить ставку до 9 с лишним миллионов долларов (50 миллионов франков). Сумма по тем временам была огромной, и обещать ее президент мог под личную ответственность. Менее всего почтенный джентльмен, юрист и философ Томас Джефферсон хотел войти в историю в качестве политического авантюриста.

Американская казна не смогла найти средств даже на оплату поездки чрезвычайного посла в Париж. Бывший губернатор Джеймс Монро отправился во Францию за собственный счет, продав домашнюю коллекцию китайского фарфора и часть мебели.

«Сена часто меняет свой цвет», – одна из старых парижских поговорок. Роберт Ливингстон не оставлял усилий. Он издал в количестве двадцати экземпляров памфлет «Есть ли выгода от французского владения Луизианой?» с множеством политических и экономических доводов в пользу передачи устья Миссисипи американцам и переслал его Талейрану, членам семьи Бонапарта и влиятельным парижским друзьям. Зная, что во французской столице даже стены имеют уши, Ливингстон в частных беседах расписывал, как его молодая республика из слабого и «гадкого» утенка в прошлом превращается в прекрасного лебедя международной торговли и дальновидного стратегического партнера для мудрых друзей.

Известный своей рассеянностью дипломат сделал все от него зависящее, чтобы тайная канцелярия Наполеона смогла снять копию с личного письма президента США Ливингстону. В этом незашифрованном послании Томас Джефферсон выразился предельно жестко: «На всем земном шаре есть только одно место, обладатель которого всегда будет нашим естественным и извечным врагом. Это Новый Орлеан. Товары, поступающие с половины нашей территории, идут через этот порт… Если французы овладеют Новым Орлеаном, нам ничего не останется, как пойти под венец с Британией и ее флотом».

Наполеону докладывали о внезапно потеплевших отношениях Роберта Ливингстона и недавно появившегося в столице британского посла Чарльза Уитворта. «Человек, самым именем своим напоминавший о ночном убийстве в Михайловском замке, был направлен к Первому консулу в Париж, – писал историк А. Манфред. – Зачем? Предвестником новых злодеяний? Ночной совой, накликающей новые беды? Суеверный корсиканец испытывал к этому человеку отвращение, граничащее с ужасом. Взрыв ярости, внезапно овладевший Бонапартом на большом приеме у Жозефины 13 марта 1803 года, когда срывающимся голосом он кричал невозмутимому и надменному Уитворту: "Мальта или война! И горе нарушающим трактаты!" – этот взрыв ярости был порожден не только нарушением статей Амьенского мира. Ему посмели прислать послом человека, причастного к убийству Павла. В его собственный дом засылают убийц!»

В малярийных тропиках Гаити на глазах растаял французский экспедиционный корпус, а в портах Голландии намертво вмерз в лед наполеоновский флот (та зима в Европе оказалась необычайно холодной). Идея экспедиции в Луизиану отошла на второй план в свете новых политических вызовов. Амьенский мир с Великобританией доживал последние дни. Луизиана была беззащитна перед возможной атакой английского флота, а благожелательный нейтралитет американцев в грядущей европейской войне был бы на руку Франции. Сам Наполеон Бонапарт не раз цитировал изречение одного из маршалов Людовика XIII: «Для ведения войны необходимы три вещи: во-первых – деньги, во-вторых – деньги и в-третьих – деньги».