Коэффициент любви, или Тайна нуля - [60]

— Что разъяснила?

— Про масштаб времени, которое для тебя сожмется, как она мне показала на наших старых часах. Мы с ней как бы на конце стрелки останемся, а ты в самый центр вращения улетишь, где время твое не дугой, как у нас отметится, а точкой.

— Хочешь сказать, остановится?

— Да. У тебя, а не у нас, — теряя голос, едва слышно прошептала Елена Михайловна и бросилась сыну на грудь, содрогаясь в беззвучных рыданиях.

Он растерянно гладил ее худые плечи и спину.

— А у папы время уже стоит, — робко подала голос Надя, не решаясь посмотреть на мать с сыном.

Ей никто не ответил. Наде почудилось, что время действительно остановилось для них для всех. Но куранты старинных часов вдруг начали бить звонко и долго. Должно быть, уже наступил вечер, хотя на улице еще светло.

Наконец мать отпрянула от сына и, вытирая слезы дрожащими пальцами, спросила через силу спокойным тоном:

— А ты что, задержался?

— Нет. Я прямо из Академии наук. Правда, в пути на минуту остановились друг другу клятву дать.

— Какую клятву, сынок? — с нежной лаской спросила Елена Михайловна.

— Выполнения Долга, мама.

— Значит, клятву дали, — как бы сама себе произнесла мать. — А я вот слышала, что ты до того еще кое-кому слово давал, — и она взглянула снизу вверх в лицо сына.

— Слово? — насторожился Никита.

— Будто обещал не улетать, если при жизни нашей возврата тебе не будет.

Никита отрицательно покачал головой:

— Не совсем так, мама. Боюсь, Наде показалось, что я дал ей слово, какое ей хотелось взять с меня. Я не мог его дать. Это был бы не я.

— Это был бы не ты! — упавшим голосом подтвердила Елена Михайловна. — Я ушам своим не поверила.

— Да, да! — снова вступила Надя. — Это я вынуждала его дать такое слово, и мне представилось, что он дал его. Наверное, я ошиблась. Но теперь все равно! Потому что… потому что… я возвращаю ему слово, даже не данное мне. Нельзя обрести собственное счастье такой ценой, — и она замолчала, потом сквозь проступившие слезы добавила: — Ценой предательства… ценой жизни папы и его спутников… ради себя. Мне не было бы места на Земле.

— А матери что сказать? — спросила Елена Михайловна. — Сын ей слова не давал.

— Бережной просил тебя про войну вспомнить.

— Не могу я об этом вспоминать! Не могу!

— Почему, мама?

— О тебе думая, никогда о ней не забывала, матерью воина себя ощущала, хотя идешь ты спасать человеческие жизни, а не отнимать их у кого-то чужого, незнакомого.

Никита тяжело опустился на стул, застыв в напряженной позе с поникшей головой.

— Главное — понять меня, — наконец вымолвил он. — Как мне благодарить вас обеих за это? Я подозревал, что есть он, этот проклятый «парадокс времени», но все теплилась где-то надежда на четыре года разлуки… только на четыре года… Да радиограмма из другого времени, полностью принятая в Гималаях, все решила, — и он замолчал.

Слышнее стало тиканье старинных часов.

Елена Михайловна задумчиво произнесла:

— В Гималаях? Говорят, там в Шамбале живут по нескольку столетий. Я бы нашла ее на любой высоте, лишь бы тебя дождаться. Старенькая мать — это ничего! Это можно…

— А я? — неожиданно вставила Надя. — Мне тоже пойти с вами? Ведь никого из людей, замороженных в жидком азоте сто лет назад в расчете на достижения грядущей медицины, так и не удалось оживить. А там, в горах, за розовым туманом… Но захочет ли Никита посмотреть на вторую старушку?

— Боюсь, что масштаб времени перекроет даже возможности сказочной Шамбалы. Увы, жизнь — не сказка. Прожитые дни не растянуть на целое тысячелетие. А дать погибнуть в космосе людям, терпящим бедствие и ждущим нашей помощи, мы, спасатели, не можем, не имеем права, пусть даже ни у кого из нас не останется надежды…

— И у тебя? — со скрытым значением спросила Надя.

— И у меня тоже, конечно, не останется никакой надежды, — хрипло произнес Никита.

— А я? Разве я перестала быть Надеждой? — спросила девушка, заглядывая в глаза Никите.

Елена Михайловна удивленно оглянулась на нее.

Никита через силу улыбнулся и заговорил, как увещевают детей:

— Ты останешься надеждой своего замечательного деда, оправдаешь общие надежды, как одаренный математик.

— Как? Как ты сказал? Математик?

— Ну да, математик!

— А разве математики совсем не нужны в космическом рейсе?

Никита развел руками.

— Надя, милая ты моя! Наш экипаж давно укомплектован. И только что в полном составе поклялся выполнить свой долг. Звездолет наш рассчитан только на спасателей и спасенных, ни грамма больше! Сам считал.

С болью в сердце видел Никита, как изменилась Надя в лице. Но что он мог сделать? Выхода не было!

Бережной и Генри Гри, свесив ноги, сидели на обрыве. С тонкой березы, растущей чуть ниже их, свешивались листья и сережки. Генри Гри дотянулся до ближней ветки, нагнул ее к себе и прикрыл листвой, как вуалью, лицо.

— Скажи, Бережной, — не без лукавства прозвучал вопрос, — как ты мог додуматься до моей тайны?

Бережной прищурился.

— Э, друже! Не такой уж труд! Детектива не требуется. Чуть пристальнее надо приглядываться к мелочам. Давно стали женщины брюки носить, да не так носят, не по-мужски! Хоть и в штанах, да не тот мах!

— Жаль, не было раньше разговора, не научил, как надо.