Кое-что из написанного [заметки]

Шрифт

Интервал

Все, кто были знакомы с Лаурой Бетти, знают, что единственным человеком, которого она не наградила женским прозвищем, был Пазолини. В прекрасном документальном фильме Паоло Петруччи «Страсть Лауры» обращает на себя внимание свидетельство о словесных выкрутасах Бетти одного из ее последних режиссеров, Франчески Арки-буджи. По мнению Аркибуджи, в основе этих бесконечных перевертышей из мужского рода в женский лежит слово, которое она твердила постоянно — «.уйка». Франческа Аркибуджи задается справедливым вопросом: какой мысленный образ может вызвать слово «.уйка»? Заметим попутно: что за чудесное название для книги или фильма — «Х.йка».

Последнее, не считая трагических обстоятельств, превративших его в своеобразное прощание, представляет собой текст редкой красоты и мощи. Это продемонстрировал в 2004 г. году Фабрицио Джифуни, включивший его вместе с другими текстами Пазолини в спектакль под названием «Такой вот длиннющий труп». Пользуясь этой сноской, отмечу, что в 1995-м Микеле Гулинуччи опубликовал блистательную объемистую подборку интервью Пазолини 1955–1975 годов.

Наиболее ярким примером такой способности заражать других является Антонен Арто. Об этом подробно пишет Сильвер Лотренже (Sylvère Lotringer) в своей книге «Помешанные на Арто», весьма кстати переведенной на итальянский. Рекомендую это гениальное сочинение (которое даже поставлено на театральной сцене) всем, кто интересуется зловещей темой воздействия людей (отдельно взятых людей, таких, как Арто и П. П. П.) на своих ближних. «Все люди, имеющие дело с Арто, — параноики», — заявляет в какой-то момент автору Поль Тевнен (Paule Thévenin), подруга и доверенное лицо Арто в последние годы его жизни, составитель его полного собрания сочинений. Ясно, что тот, кто по примеру французов соберется написать книгу «Помешанные на Пазолини», не будет испытывать недостатка в материале.

«Творящее творение, — писала Марина Цветаева в своем изумительном портрете художницы Натальи Гончаровой, — тем отличается от Творца, что у него после шестого сразу первый, опять первый. Седьмой нам здесь, на земле, не дан, дан может быть нашим вещам, не нам». (Из: Монтаньяни. Л. Наталья Гончарова. Жизнь и творчество // Лучана Монтаньяни. — Турин: Э, 1995).

Мне сложно поверить в то, что за годы работы над «Нефтью» Пазолини не обратил должного внимания на знаменитое эссе Мирчи Элиаде (написанное в 1958 г.) об андрогинности и «мистерии целостности». Согласно бессчетным эзотерическим преданиям, пояснял Элиаде, приводя, как это ему свойственно, обилие впечатляющих цитат, андрогинность представляет собой вершину инициации и «духовное совершенство», необходимое для истинного познания. В «Нефти» есть одна деталь, которую не объяснить, иначе как прибегнув к сведениям, содержащимся в книге «Мефистофель и андрогин». В Записи 17, по окончании целого ряда невероятных эротических похождений в Турине, Карло-второй наблюдает сложное пророческое видение, в котором он привязан за руки и за ноги к колесу, подвешенному в пустоте. Сначала он видит «дикарку» с «огромным пенисом». Рядом с ней мужчина, причем такой маленький, что Карло не сразу его замечает. У мужчины совершенно нормальный пенис, но в паху у него имеется «длинный разрез, глубокая черная рана», которую сам он «слегка раздвигает пальцами». У Карло нет сомнений: рана «была вульвой». Человек, совмещающий в своем теле оба пола, не просто онирический призрак, а прямая аллюзия на отроческую ритуальную инициацию австралийских аборигенов. Они наносили на тело неофитов то, что Элиаде называет «инициационной субинцизией», то есть раны, символизирующие влагалище. Все эти обряды и сказания, связанные с андрогинностью, подчиняются единому традиционному верованию, согласно которому «нельзя быть превосходным образом чем-то, что в то же время не является и чем-то противоположным».

Кто-то наверняка вспомнит, что именно «исключительные обстоятельства», по мнению видного юриста Карла Шмитта, были высшей прерогативой диктатур. Тиран — это тот, кто выносит решение о наступлении исключительных обстоятельств. Стало быть, что имеет силу для государств, имеет силу и для сравнительно более мелких объединений людей, таких как семья и место работы.

Крайне выразительным примером властной воли, замаскированной под свою противоположность, является фильм «Идиоты», шедевр Ларса фон Триера. Если на миг предаться пустым домыслам, то можно поверить, что Пазолини оценил бы результат, которого добился датский режиссер. При этом мы не оцениваем эстетическую теорию, на которую опирался последний (так называемую Догму; когда о ней заговорили, многим, включая меня, она показалась бог знает какой революцией в эстетике, а сегодня кажется не бог весть чем, одним из многих пузырьков в кубке шипучих 90-х годов прошлого века).

Андреа Дзандзотто много писал о Пазолини. Но я воспользуюсь этим примечанием только для того, чтобы вспомнить изумительное стихотворение, написанное им на диалекте и опубликованное в 1986 г. в сборнике «Язык-говор». Дзандзотто, ровесник Пазолини, представляет П. П. П. еще мальчишкой. Тот едет в школу и поджидает поезд, где-то между Сачиле и Конельяно. Точь-в-точь как сам Дзандзотто в тех же краях и в то же время, на таких же сельских полустанках, где звонил станционный колокол: «Динь-динь-динь». Десять километров для мальчишек того времени были «беспредельностью», так что оба поэта познакомились уже взрослыми. Стоит процитировать самое начало этого стихотворения, ибо такие проникновенные строки прочтешь не каждый день. «Ты ел свою плетенку / в поезде по пути в школу / из Сазилы в Конеян; я был неподалеку, но по тем временам / у десяти километров не было ни конца, ни края». «Повзрослев, — продолжает Дзандзотто в этом послании покойному, мы читали друг друга, ругались; мы были разными, но „о главном думали одинаково“».

«Насколько мне известно, — признается Пазолини в разговоре с Квинтавалле, — даже негритянский член — это несостоятельный миф. Когда я был в Нубии, я прочесал ее сверху донизу и не нашел никого, ни единого человека, который бы ему соответствовал» («Дни Содома»). Нужно признать, что образ П. П. П., инспектирующего «сверху донизу» Нубию в поисках исключительных размеров, и вправду хорош.

Некоторое время назад, прогуливаясь в Париже по бульвару Сен-Жермен, недалеко от «Кафе де Флор» по той же стороне улицы, я случайно наткнулся на мемориальную доску, установленную на фасаде изящного домика XVIII века. Доска сообщала прохожим, что в этом доме граф Сен-Симон долгие годы сочинял свои ядовитые «Мемуары». Да здравствует злословие! Да здравствует гнусная клевета! Тот, кто не понимает их тонкую и глубокую поэзию, не достоин занятия изящной словесностью, ибо она по определению имеет своим предметом человека и не может скрывать его убожество, коварство, неистребимую глупость и бесконечные формы комизма. Этот белый домик, стиснутый двумя внушительными зданиями, показался мне храмом, заслуживающим такого же, если не большего, почета, какой оказывают домам поэтов-лириков, философов, мистиков.

Книга Квинтавалле не лишена весьма удачных пассажей, и было бы жаль, учитывая, что книгу почти нигде не найдешь, обойти их молчанием. Вот, к примеру, автор воскрешает в памяти эпизод осмотра пленных, когда решается, чьи зады лучше — мужские или женские. «Мы рассматриваем половые губы разных форм и цвета, — хлестко пишет Квинтавалле, употребляя настоящее время при описании прошедших событий. — У многих свисают ниточки „Тампакса“, конкурируя с отвислыми яйцами мужчин» («Дни Содома», с. 92). Добавлю к этому точный (и скудный) баланс «мерзостей» фильма. В итоге они «сводились к многочисленным актам ручной мастурбации, к немногочисленным — оральной, отдельным актам анального сношения, частому вуайеризму во время тех же актов, двум сценам обильного поедания дерьма и одной — питья мочи». По поводу оформления книги Квинтавалле замечу, что она снабжена толстой вкладкой фотографий со съемочной площадки. Их сделала Дебора Беер, жена Гидеона Бахмана, киноведа и документа-листа. Бахман сохранил в своем архиве всю фотосерию Беер на съемках «Салó». Это небывалый документ о последнем периоде жизни Пазолини. В 2006 г. Джузеппе Бертолуччи сделал на его основе довольно оригинальный и проницательный фильм под названием «Пазолини ближний наш».

Здесь крайне уместно процитировать две строчки из несравненного Йейтса. Это концовка его Among School Children — «Среди школьников» (1927): «О body swayed to music, О brightening glance / How can we know the dancer from the dance?» — «О музыки качанье и безумье — / Как различить, где танец, где плясунья?» [перевод Г. Кружкова]. В самом деле, как различить того, кто танцует, и сам танец? Йейтс, заметьте, говорит о невинных школьниках, мы говорим о пресловутом П. П. П. Но помимо того (о чем хорошо знал Йейтс) что невинных людей нет, Пазолини никак не обвинить в каком-либо расчете, в каком-либо отсутствии непринужденности.

Эта байка мне кажется вполне правдоподобной, поскольку не было никаких причин выдумывать ее ни целиком, ни по частям. А если «Кое-что из написанного» всего на пару часов и приняло в голове П. П. П. название «Шкафа», это не должно особо удивлять, судя по методу работы автора. Первым, кто забыл о нем, был, вероятно, сам автор.

Это «новый „Сатирикон“» — пишет П. П. П., намекая на то, что автор — не только новый де Сад, но и новый Петроний. «Сатирикон», как и «120 дней Содома» и «Нефть», — это длинный отрывок, в котором тщательно выписанные части чередуются с простыми указаниями, не получившими развития. Петроний и П. П. П., между прочим, дают повод для занимательного упражнения в психологическом сравнении. У Тацита есть содержательный портрет Петрония (Анналы XVI, 18–19). Как и П. П. П., Петроний спит допоздна; он из тех, кто по-настоящему живет скорее ночью, чем днем. Он любит «изысканную роскошь», но не мот. В момент вступления на государственную должность (проконсула в Битинии и консула в Риме), по свидетельству строгого Тацита, который в таких вопросах не шутит, этот видавший виды муж «умеет быть суровым и справляется со своими задачами как нельзя лучше». Через какое-то время он впадает в разврат или, как весьма прозорливо замечает Тацит, в «имитацию порока» — revolutus ad vitia seu vitiorum imitatione, — что является исконной чертой романиста. Тот отчасти «обладает фактами», отчасти делает вид, что это так, идет на попятный, знает, что нужно описать и от чего следует отказаться, чтобы не закопаться в этом. В определенном смысле это шаткое равновесие больше недостижимо в жизни. Ночь будто неуклонно поглощает П. П. П., а пороки, если продолжить мысль Тацита, уже не являются предметом «имитации» на безопасном расстоянии.

Аурелио Ронкалья, профессор романской филологии Римского университета, был родом из Модены. Человек большого ума, он обладал безграничной эрудицией. Пазолини, видимо, не раз консультировался с ним по поводу «мнимой» незаконченности «Нефти». Оба относились друг к другу с любовью. Думается, их отношения не дали трещину даже после того, как П. П. П. вывел профессора в малоприятном карикатурном виде в одном из мест «Божественного подражания»: «…романский филолог, коренастый и стриженый, как офицер инженерных войск». Заметим, Ронкалья появляется среди участников непринужденного разговора известных представителей интеллигенции в салоне дома Беллончи, месте проведения премии «Стрега», пользовавшейся уже тогда дурной славой. Однако их дружба, по всей видимости, не разладилась из-за этой невинной колкости. Как я говорил, Ронкалья был большим умницей. Он любил скрупулезные исторические изыскания, требовавшие особой дотошности, как у сыщиков. Ему не нравилось публиковать настоящие книги, за исключением двух эзотерических брошюр по грамматике старофранцузского и провансальского. «Филология, — повторял он, — это яичница из колумбовых яиц». Я успел прослушать университетский курс Ронкальи в середине 80-х незадолго до его ухода на пенсию. Он читал лекции в самой большой аудитории, просторном амфитеатре, где за предыдущие десять лет бывало всякое. Ронкалья раскрывал секреты «Песни о Роланде». Мелком он писал на доске основные имена и даты истории норманнов, стараясь вписаться в огромные буквы, выведенные желтой краской: «честь и слава Тристану Тцаре». Двадцатый век действительно был великолепным веком. Я считаю, мне крупно повезло, ибо я побывал в нем и успел понаблюдать за некоторыми из его последних сполохов.

Все материалы, использованные П. П. П. в работе над «Нефтью», находятся в папке, хранящейся в Кабинете Вьёссе во Флоренции. Это порядочное число ксерокопий и газетных вырезок. Их изучила и систематизировала Иоланда Ромуальди, ученица Вальтера Сити. Многие из выводов этой труднодоступной дипломной работы Ромуальди были использованы Сильвией Де Лауде в ее комментарии к «Нефти», опубликованном в 2005 г. в серии Oscar издательства «Мондадори». Так что здесь все налицо. Комментарий, конечно, не идеален, но он заставляет призадуматься всех «заговорщиков» о творческом методе Пазолини. Хотя любовь к дипломным работам, как мы знаем, еще слепее плотской любви, ну или хотя бы платонической…

Как известно, больше всего подозрений вызывает Запись 21. Машинописная рукопись «Нефти» при теперешнем уровне знаний о ней донесла до нас только название — «Молнии над ЭНИ». Довольно лакомый кусок для тех, кто думает, что последний подвиг Пазолини заключался в раскрытии тайн итальянской нефтяной политики, смерти Маттеи и т. д. Напомним тем, кто мог упустить этот короткий, но знаменательный отрезок— tranche de vie итальянской литературной жизни. Из газетных статей, написанных на эту тему взвешенно и со знанием дела, я советую отыскать статью Паоло Ди Стефано в «Коррьере делла Сера» от 12 марта 2010 г. («„Нефть“: тайна напоказ»). Весной 2010-го, по случаю крупной миланской выставки антиквариата, прошел слух о том, что нашлась эта исчезнувшая глава. Главные действующие лица этой истории, судя по манере их жуликоватого поведения, как будто сошли со страниц самой «Нефти». Не такой уж это редкий случай, когда жизнь, по словам божественного Оскара Уайльда, подражает искусству. Так называемые «владельцы» драгоценного отрывка остались в тени. И это понятно, ведь речь шла о материале, если он действительно существовал, украденном у Пазолини, а значит, его следовало вернуть семье покойного после проведения необходимых следственных мероприятий. Добавим к этому, что сенсационное заявление о находке сделал сенатор Марчелло Дель Утри, коренной палермитанец, верный оруженосец Сильвио Берлускони еще с 80-х годов, приговоренный в июне 2010 г. к семи годам тюремного заключения за соучастие в организованной преступной группировке мафиозного толка, после того как он уже пришел к соглашению о смягчении наказания сроком на два года и три месяца за уклонение от уплаты налогов. О сенаторе Дель Утри, тонком знатоке литературы, заядлом театрале, издателе классиков, собирателе старинных книг можно думать все, что угодно. Для одних он махинатор, который должен кончить свои дни за решеткой, для других — мученик, невинная жертва предвзятого правосудия. Но одного читатели «Нефти» не могут отрицать: сам факт, что именно такой человек объявил о появлении неопубликованной главы «Нефти», кажется выдумкой — настолько она безупречна. Вот уж потешил бы свою ехидную душеньку П. П. П., где бы он ни находился весной 2010-го. А завершился этот грубый фарс достойным финалом: жулики, овладевшие похищенным фрагментом, при условии если они вообще существовали, почуяли, что пахнет жареным, и больше не давали о себе знать. Впрочем, ничего другого им и не оставалось. Окажись материал подлинным, этим людям пришлось бы объяснять, каким образом он попал в их руки; если же речь шла о фальшивке, они предстали бы мошенниками. Остался лишь бесподобный Дель Утри, единственный человек, державший (по его словам) в руках означенную главу, которую он мог хотя бы пересказать. Но нет, времени на чтение у него не было. Глава состояла из нескольких десятков листов веленевой бумаги с машинописным текстом и правкой, сделанной ручкой. Возможно, в названии главы «Молнии над ЭНИ» была допущена опечатка: перед сокращением ЭНИ не было артикля, который присутствовал на странице опубликованной книги. Именно название заставляет меня усомниться в подлинности этой утерянной главы. Обычно Пазолини пишет название той или иной главы и только потом принимается за текст, делая между названием и текстом отступ не больше двух-трех строк. Кроме того, в «Нефти» тут и там встречаются пустые страницы, на которых обозначено только название ненаписанных глав. То ли потому, что Пазолини не успел их написать и расставил названия как памятки, то ли потому, что таким образом писатель изначально собирался придать всей книге облик незавершенности. Во всяком случае, помимо пустой страницы, содержащей одно название «Молнии над ЭНИ», в рукописи еще много точно таких же страниц, например (Запись 42), «История XXX и XXX, а также их троих детей XXX», или «Молодой х..» («История Тонино»), или вот еще «Негр и Рошо» (Записи 52 и 526). Однако Пазолини ни разу не писал название на одной странице, а текст на следующей, что на полиграфическом языке называется шмуцтитулом. С другой стороны, эти чисто филологические соображения тоже неоднозначны. Конечно, такого рода итальянские делишки с их вечным налетом криминоидальной комедии масок полны множества путаных и неправдоподобных версий. Дель Утри, к примеру, говорит о веленевой бумаге, которой П. П. П. действительно пользовался во время написания романа наряду с обычной бумагой. Кроме того, нумерация записей в этом разделе книги обнаруживает значительные пробелы (страницы неожиданно перескакивают с 23 на 30, так что невольно думаешь о пропуске). Самым интригующим доводом для тех, кто придерживается версии существования пропавшей главы, является пассаж в Записи 22а, где Пазолини отсылает читателя, «желающего освежить память», к тому, о чем он писал в предыдущей главе под названием «Молнии над ЭНИ». После столь явной отсылки даже закоренелые скептики вынуждены признать, что существование этой главы представляет собой вполне допустимую возможность. Но и такой довод не приводит нас к окончательному решению, если вспомнить, что Пазолини хотел выстроить незаконченный, пунктирный текст, от которого до нас дошли противоречивые редакции. Отсылка читателя к ненаписанной главе могла бы быть прекрасным трюком-мистификацией. Для верной оценки этого приема надо вспомнить еще два весьма схожих случая отсылки к сведениям, приведенным до этого. Первый относится к Записи 74: «Дом, арендованный Карло, как мы уже видели, был одной из незаконных построек, возведенных на улице, параллельной главной улице района Квадраро. Она шла вдоль железнодорожных путей, за которыми возвышались старинные стены XVII века квартала Мандрионе». Мы знаем, что Карло-второй после разделения со своим двойником, живет на окраине. Но, учитывая топографическую точность, это «как мы уже видели» выглядит крайне неуместным. Еще менее двусмысленными кажутся начальные слова Записи 130: «Часто в снах Карло (как мы говорили), появлялся немой персонаж». Во всем тексте ни разу не упоминается этот постоянный сон Карло. Короче говоря, как противники, так и поборники версии «украденной главы» имеют на руках козырные карты. Признаюсь, у меня нет железной версии на этот счет. Но, да простит меня читатель, следовавший за моими досужими филологическими измышлениями, правда это или ложь — наше мнение о романе не изменится от этого ни на йоту. Ибо сама творческая манера Пазолини твердо убеждает в одном: пусть даже пропавшая глава, посвященная ЭНИ, все равно содержала бы сведения из вторых рук, которые так или иначе можно найти в прессе того времени.

Еще более странной со стороны читателей-«заговорщиков» представляется абсолютная глухота к литературному смыслу многих высказываний Пазолини, по мнению которого, например, книга (Запись 66) «обращена не к чему иному, как к самой себе» и должна считаться «мнимым преломлением действительности». Кроме того, в Записи 37 под названием «Кое-что из написанного», можно прочесть: «для своей самодостаточной и бесполезной конструкции я выбрал многозначительный с виду материал». Опускаю другие столь же недвусмысленные пассажи.

Я говорю о человеческом типаже, распространенном по всей планете там, где существуют благоприятные социальные условия для его процветания. Но не думаю, что на свете есть другое место, подобное Риму, которое изобиловало бы таким количеством бесполезных и прелестных созданий. В некоторых центральных кварталах Рима, где столики в баре постоянно заняты в любое время суток, их концентрация может побить любые статистические допущения.

В одной из своих книг эссе и мемуаров Джузеппе Бертолуччи приводит старую рецензию на «Салó» Чезаре Мусатти. Она вышла в номере журнала «Чинема Нуово» за январь-февраль 1976 г. Даже старейшина итальянского психоанализа обращает внимание на отсутствие чувственности, как таковой, у распутника-садиста, этого вечно плохого мальчика. «В последнем фильме Пазолини нет смерти секса, — пишет Мусатти, — он скорее о сексе, который все никак не явится на свет». И далее весьма тонко замечает: «Эта незрелость подтверждается тем фактом, что у фильма нет завершения, а есть только не разрешенное напряжение. Зритель покидает зал с таким же чувством бесплодности. И вместе с тем грусти, поскольку не может не связывать подобный крах чувственности со смертью автора».

По этому поводу отсылаю читателя к важной статье Гульельмо Рагоццино, племянника Коррадо Рагоццино [писавшего под псевдонимом Джорджо Стейметц]. Статья была опубликована в газете «Манифесте» от 10 ноября 2005 г. Чтение книги «Это Чефис» крайне поучительно и по-своему увлекательно. Сегодня книга общедоступна благодаря журналу онлайн Il primo amore — «Первая любовь», разместившему на своем сайте ее полный текст.

Историческое это здание хорошо известно знатокам римской архитектуры. Общее, но весьма точное его описание можно найти в книге Guide rionali di Roma — «Путеводители по районам Рима», выпуск 18, Rione VII-Regola, под ред. Карло Пьетранджели, часть II, 40–42 (изд. Fratelli Palombi Editori, Roma, 1984). У палаццо большие рустованные ворота, по бокам два малых парадных. В этом путеводителе палаццо Монторо не без оснований снабжено эпитетом «грандиозное». Однако существует величие похоронное, тревожное, вечно навевающее печальные мысли. Звезды, горные вершины и скрещенные ветви дуба, использованные для декора фасада, напоминают о многих аристократических семьях, сменявших друг друга и перемешавшихся между собой за этими толстыми влажными стенами.

В книге «Али с голубыми глазами» П. П. П. тоже использует слово glande в качестве существительного женского рода. Это отметили В. Сити и С. Де Лауде в издании «Романы и рассказы Пазолини». Но это единичный случай.

Ах, двадцатый век, как я по тебе скучаю! На фоне сегодняшней пустыни ты начинаешь скучать даже по таким типам, как этот придурок-француз.

П. П. П. и Филип Дик — вот поистине захватывающая тема для упражнения в литературной критике, не столь нудной, как обычно. Оба этих необыкновенных человека всю свою жизнь придавали форму тому, что исходило из самых тайных глубин их внутреннего мира. Каждого из них отличала повышенная способность провúдения, а этот дар совсем не то, что предсказание будущего (кстати, в этой области идеи обоих вызывают немало разочарования). Еще знаменательнее тот факт, что подстегивают их, по всей видимости, одинаковый страх и одинаковая тревога. Страх вызван властью, в какой бы форме она ни проявлялась (и Дик в таких книгах, как «Убик», не уступает П. П. П. в понимании того, что радушный и терпимый облик власти, основанной на потреблении, вовсе не смягчает ее авторитарную и преимущественно фашистскую природу). А тревога подобна тревоге человека, который вовремя заметил изъян; человек понимает, что он единственный, кто отдает себе отчет в том, что дело дрянь и знает, что никто ему не поверит, но не может не бить тревогу.

Как-то само собой вышло, что Пазолини прочел и отрецензировал эту книгу, высоко оценив труд этого выдающегося исследователя, антрополога и религиоведа. Мы вновь оказываемся перед лицом очевидного факта: «Нефть» — это мощный универсальный пылесос, способный превратить в стоящий материал все, что у автора под рукой. Справедливости ради надо вспомнить: первой обратила внимание на то, что Пазолини использует обложку «Религиозной антропологии» Иоланда Ромуальди, ученица Вальтера Сити и автор дипломной работы, защищенной в 2004–2005 академическом году. («К комментированному изданию „Нефти“»).

Он закончился со счетом 4:1 в пользу «Милана» под предводительством Фабио Капелло. Два мяча забил Даниэле Массаро. И не то чтобы «Барселона» Круиффа была командой новичков. В ней играли Гвардиола, Ромарио, великий Христо Стоичков. Но в пользу «Милана», возможно, сыграло жгучее воспоминание о предыдущем финале, проигранном «Олимпик Марсель», вопреки всем благоприятным прогнозам.

Вводя нашего героя в салоны Квиринала, Пазолини допускает неточности, которые вовсе не кажутся непроизвольными. Он словно хочет слегка изменить реальность и создать своего рода параллельную реальность. Только так я объясняю, если речь не идет об элементарном недосмотре, то, что день Республики датирован 2 июля вместо 2 июня. Помимо июня или июля, летом 1972-го президентом Республики был уже не Джузеппе Сарагат, как это указано в «Нефти», а Джованни Леоне.

Очень схожим примером текста, обрывающегося по воле автора как раз тогда, когда героиня находит ключ к разгадке тайны, служит последняя и незабываемая страница романа Томаса Пинчона «Выкрикивается лот 49», опубликованного в 1966 г. Советую прочесть на эту тему эссе Сандро Портелли «Не питать иллюзий, будто не знаешь: заметки о „Выкрикивается лот 49“» в сб.: «Честный распад. Очерки о Томасе Пинчоне» // под ред. Джанкарло Альфано и Маттиа Каррателло. — Неаполь: Cronopio, 2003. Стоит привести довольно тонкие замечания Портелли: они с поразительной точностью применимы к последней книге Пазолини. Судя по всему, на последней странице «Лота 49» героиня приходит к «полному и окончательному» раскрытию тайны. «Пинчон, — пишет Портелли — подводит читателя к самой грани разгадки и оставляет его на этой грани. Читателю удобно сидится, но общий результат чтения явно неутешительный. Это относится и к знанию, и к непознаваемости. У читателя нет уверенности в том, чтó он знает, не находит он и оправдания того, что не знает». Трудно, пожалуй, невозможно предположить, что П. П. П. знал юношеский шедевр Пинчона (первый итальянский перевод был сделан в 1995 г.). Но разве самые яркие аналогии в истории литературы не прослеживаются именно между писателями, которые не знают друг друга даже по имени? По сравнению с этим, исследование так называемых «источников» приносит предсказуемые и плачевные результаты. Не случайно это одна из любимых цацек университетской профессуры.