Коды комического в сказках Стругацких 'Понедельник начинается в субботу' и 'Сказка о Тройке' - [21]

ЧАСТЬ 3.

НОВЫЙ ЧЕЛОВЕК И СОЦИАЛЬНАЯ УТОПИЯ

ГЛАВА 5

ВЫБЕГАЛЛОВСКИЕ МОДЕЛИ ЧЕЛОВЕКА:

КОД КОМЕДИИ

Волшебно-сказочный элемент, столь значительный в первой половине ПНВС, играет куда меньшую роль в другой его половине или в СОТ в целом. Таким образом, взаимодействие дискурса "реалистического" и дискурса волшебной сказки больше не является основным источником комических эффектов. Тем не менее элементы фантастического остаются столь же многочисленными, а источники комических эффектов разнообразны и множественны. В этой части моего исследования я сосредоточусь на комических кодах и их различиях в ходе анализа двух основных событий, представительных для этих двух произведений - экспериментов Выбегалло в ПНВС и разборе дела Константина в СОТ. Сцены экспериментов Выбегалло составляют самый длинный эпизод в ПНВС, играющий в повести центральную роль. Данный эпизод состоит из набора комических образов, которые не только составляют один из наиболее сложных комических нарративов в ПНВС, но и эстетически расширяют комические образы и мотивы, рассмотренные в Части 2. Комическая деятельность Института, проанализированная в Части 2, в частности, поиски человеческого счастья, претерпевает комические трансформации в псевдонаучных начинаниях Выбегалло. В этой главе я отдельно рассмотрю код комедии для этого эпизода, затем код пародии и наконец код сатиры. Выбегалло - представитель худшего типа развращенных ученых, нашедших, по словам Привалова, прибежище в Институте, наряду с истинными учеными. Он вовлечен во множество проектов, но наиболее важным его экспериментом является производство моделей идеального, счастливого человека. Этот эксперимент поднимает вопрос человеческого счастья, "конструирования человека" и улучшения людей. Произведение Стругацких ярко и комически схватывает противоречия конструирования человека, воплощенные в гротескных монстрах шарлатана Выбегалло. Сегодня ученые сознают, что знание генетического кода не только открывает новые пути для распознавания и лечения многих таинственных болезней и неправильностей, но также теоретически предоставляет возможность для создания человека, того, что в научной фантастике известно как "андроид" органический, но искусственно созданный человек. С практической точки зрения эта задача все еще фантастична, поскольку предполагаемая технология создания искусственного человека все еще выглядит недостижимой: "Даже если мы сможем изобрести новый биохимический код - замену ДНК, информация, необходимая для производства искусственного человека, будет, вероятно, столь же сложной и расширенной, как и та, что требуется для создания обычных людей. Добавочная информация, требующаяся для производства уже взрослых людей - без длительной тренировки под влиянием окружения, - добавит очень много к сложности задачи. Если у общества есть средства на это, оно окажется способно и на многие другие проекты, так что произведения, в которых андроиды производятся обществом близкого будущего, во многом похожего на наше, граничат с абсурдом"133. Именно этот абсурд лежит в основе экспериментов Выбегалло, являясь также источником гротескных и комических несоответствий. Ключ поэтики к разгадке этих несоответствий и к порождению комических эффектов обеспечивается самим текстом, где уже представлены и другие фантастические моменты, как, например, дубли, неотличимые от людей, рассказывающие шутки или поющие песни: "Настоящие мастера могут создавать очень сложных, многопрограммных, самообучающихся дублей. Таким образом, различные тексты семантически связаны друг с другом и формируют определенные эстетические модели, где присутствуют несоответствия и перекличка образов, вызывающие комические эффекты. Выбегаллова идея производства счастливого человека очень проста. Он верит, что если человеку дать достаточно хлеба и пареных отрубей, все его проблемы исчезнут: "Этот Выбегалло заявлял, что все беды, эта, от неудовольствия проистекают, и ежели, значить, дать человеку все - хлебца, значить, отрубей пареных, то и будет не человек, а ангел." (С.91). Этот рецепт счастья упрощен до смешного. Но если философские вопросы человеческих потребностей и безопасности подразумевались под словом "хлеб", он начинает выглядеть метафорично и серьезно. Выбегалло, впрочем, использует не стандартный вариант, а уменьшительный - "хлебца", напоминающий о нежном и бережном отношении русского крестьянина к выращенному им самим хлебу. Этот крестьянский, аффектированный стиль комически не соответствует сложности самого научного проекта. Более того, обожание немедленно перефразируется выражением "отрубей пареных", которые зачастую используются для кормления скота. Это развенчивает метафору "хлеба" и либо низводит человека, либо обесценивает всю теорию, как для людей не подходящую. Вдобавок, в том же самом предложении низкий образ "корма для скота" сталкивается с гиперболой - превращением человека в "ангела", что делает всю фразу еще более неуклюжей и смешной. Эксперимент Выбегалло комически расходится с благородными теоретическими целями институтских ученых. Они ищут счастье в стремлении к познанию, а цель Выбегалло более практическая и сиюминутная. Он смешивает идею внутреннего счастья с удовлетворением материальных потребностей человека. Он творит людей с безграничными биологическими потребностями (еда, сон и т.д.) и возможностью их удовлетворения, и эти существа оказываются чудовищами, прожорливыми и разрушительными. Так теоретическая и практическая деятельность Института взаимодействует с таковой Выбегалло, порождая эстетическую модель комических несообразностей. Привалов, не верящий в успех начинаний Выбегалло, дает подробное и ироническое описание того, как профессор подходит к своему проекту. Чтобы достичь успеха, Выбегалло рассматривает задачу сотворения искусственного человека как в "научной", так и в "деловой" манере, что только подчеркивает несовместимость его примитивной теории и потребной для выполнения задачи усложненности. Научный подход в сочетании с хорошей организацией можно было бы ожидать в серьезном технологическом проекте любой отрасли, и именно поэтому хлопоты Выбегалло воспринимаются читателем как комические: "Нехитрую эту идею он пробивал всячески, размахивая томами классиков, из которых с неописуемым простодушием выдирал с кровью цитаты, опуская и вымарывая все, что ему не подходило. В свое время ученый совет дрогнул под натиском этой неудержимой, какой-то даже первобытной демагогии, и тема Выбегаллы была включена в план. Действуя строго по этому плану, старательно измеряя свои достижения в процентах выполнения и никогда не забывая о режиме экономии, увеличении оборачиваемости оборотных средств, а также о связи с жизнью" (С.91). Выбегалло - мошенник, создающий впечатление серьезного, думающего ученого. Его усилия подчеркиваются такими словами, как "строго", "старательно", "серьезно", "измеряя... в процентах", "режим экономии", но вся эта колоссальная энергия и все эти навыки прилагаются неправильно - к цели, которая служит только себе, к цели циничной и бесполезной с научной точки зрения. Внешность Выбегалло (он одет не как современный ученый, а как русский крестьянин за работой) является неадекватной и добавляет комических эффектов: "Он был в валенках, подшитых кожей, в пахучем извозчицком тулупе, из поднятого воротника торчала вперед седоватая нечистая борода. Волосы он стриг под горшок, так что никто никогда не видел его ушей." (С.90). Этот образ специально продуман, чтобы производить эффект "a la moujik". Во-первых, он вызывает ассоциации с отсталым и невежественным российским крестьянством, что контрастирует с ожиданиями, пробуждаемыми сверхсовременным, футуристичным экспериментом. Образ русского крестьянина, впрочем, многозначен: он также предполагает глубинную народную мудрость и здравый смысл, зачастую приписываемые русским крестьянам, что хотя бы частично соответствует невероятно трудной задаче. Последнее соображение сглаживает изначальную несуразность и делает образ глубоко комическим. Выбегалло закладывает три экспериментальные модели: модель Человека, неудовлетворенного полностью, модель Человека, неудовлетворенного желудочно, модель Человека, полностью удовлетворенного. Сотворение первой модели упомянуто только мимоходом: она была больна, покрыта язвами и быстро умерла, страдая от недостатка еды, воды, медицинского ухода и сопутствующих физических недостатков. Вторая модель, впрочем, произвела куда больше шуму в Институте поскольку ее рождение обернулось невероятным событием, с организованной Выбегалло саморекламой, засвидетельствованным множеством ученых и местных корреспондентов. Различные стадии эксперимента Выбегалло показаны со множеством деталей и сопутствующих комических эффектов: "...Я направился прямо в лабораторию, известную среди сотрудников как "Родильный Дом". Здесь, по утверждению профессора Выбегаллы, рождались в колбах модели идеального человека. Вылуплялись, значить. Компране ву?" (С116). Посредством часто используемой Стругацкими фигуры речи - симметрического парафраза - этот отрывок соединяет два мира: мир животных и мир людей. Футуристическая лаборатория, где должен из реторты появиться идеальный человек, иронически называется термином из современной жизни - "Родильный Дом". Этот многозначный термин должен сделать более человечной и знакомой читателю замечательную научную работу Выбегалло, но он также и высмеивает необычайный эксперимент. На самом деле, читатель может заметить сходство двух концепций: реторты и родильного дома. Хотя их сходство достаточно несуразно, чтобы прозвучать дико и забавно. Далее, комически гуманизировав технологию Выбегалло, повествователь вводит другую нелепость - парафразом, относящимся к рождению идеального человека. Он описывает акт рождения модели счастливого человека будущего термином, применимым только к животным: "вылуплялись" (С.116). И так очень сложный с научной точки зрения процесс сотворения человека, которому добавляет сложности идеалистическое намерение сотворить человека счастливого, комически низводится выражением "вылуплялись", обычно приложимым к птицам или насекомым. Используя фразы "по утверждению профессора Выбегаллы", "Компране ву" (С.116), повествователь дает понять, что это именно тот язык, который сам профессор Выбегалло использует, говоря об эксперименте. Возможно, это профессиональный жаргон Выбегалло, но в восприятии читателя он, тем не менее, высмеивает саму идею искусственного сотворения человека. Это также показывает ценность эксперимента Выбегалло, классифицируя его как псевдонаучный. Восприятие, выраженное в точке зрения Привалова, - что работа Выбегалло - ерунда, рассчитанная на внешние эффекты, - далее подчеркивается другими приемами повествования, такими, как диалоги других персонажей, прямо выражающих свои чувства и мысли. Деятельность Выбегалло высмеивается его коллегами, как, например, комментарием Романа: "Вылупился" - реакцией на женский крик, раздавшийся из "родильного дома" Выбегалло. Другим примером являются дальнейшие наблюдения Романа и "провокационный" вопрос: "Я, конечно, не специалист. Но какое будущее у данной модели? Я понимаю, что эксперимент проходит успешно. Но очень уж активно она потребляет." (С.145). По мере развития события появляются и другие несоответствия, создающие серии комических эффектов. Услышанный пронзительный женский крик - это знак рождения выбегалловой модели человека. Сам по себе крик неуместен, поскольку обычно ассоциируется с женщиной, рожающей ребенка, в то время как в данном случае модель человека просто "вылупилась" из автоклава. Крик, впрочем, частично значим, поскольку он исходит из "родильного дома". Так две отдельные сцены перекликаются, формируя эстетическую связь, устанавливая новый источник комических эффектов. Неуместность крика сглаживается, когда юная девушка - практикантка Стелла - показывается кормящей "новорожденную" модель кусками хлеба (что в некотором роде похоже на мать, кормящую дитя, хотя Стелла и не мать), и проделывает она это не с любовью, а со страхом и отвращением. Устройство-породитель, автоклав, описывается подобно разверстой материнской утробе: "Центральный автоклав был раскрыт, опрокинут, и вокруг него растеклась обширная зеленоватая лужа" (С.135). Два изначальные плана отсылок - животный и человеческий здесь расширяются в еще более гротескно сталкивающиеся образы: человеческий и чудовищно-механический. Как это было отмечено и одним из ученых, Романом, отнесшимся к появлению модели как к вылуплению чудовища или зомби. Это восприятие, впрочем, вскоре сталкивается с описанием этого чудовища. Описание пробуждает внезапное удивление и шок, поскольку вместо странного чудовища ученые, вошедшие в "родильный дом", видят "новорожденную" модель человека, выглядящую как сам профессор Выбегалло. Порядок представления, как подчеркивается в теориях Кестлера (Koestler) и Колека (Kolek) играет роль, важную для гротескного эффекта. Как и подобает новорожденному, Выбегалло обнажен и мокр: "Синевато-белая его кожа мокро поблескивала, мокрая борода свисала клином, мокрые волосы залепили низкий лоб" (С.134). Этот образ, впрочем, порождает другую гротескную несообразность, поскольку новорожденный - не дитя, как ожидалось, а взрослый человек. Это противопоставление, впрочем, сглаживается более ранними ожиданиями читателя - увидеть какого-то монстра. Другой комический эффект возникает, когда читатель осознает, что модель не является самим профессором Выбегалло, а только в точности походит на него. Это сходство побуждает повествователя заметить: "И слава богу, а то я уж было подумал, что профессора хватил мозговой паралич. Как следствие напряженных занятий." (С.136). Несообразность, основанная на двойственной сущности модели, рассматривается под различными углами зрения. Модель может просто оказаться дублем. Это обычная практика среди ученых Института - сотворение дублей для помощи в выполнении разного рода задач. Другая возможность: модель - действительно ребенок Выбегалло, не только в смысле метафорическом - как реализация его смелых идей, - но и в смысле биологическом - рожденный "в пробирке", в автоклаве. Усердие Выбегалло, применяемое им к проекту, комически показывает его намерения: это просто эгоистичное распространение собственных генов под маской эксперимента с человеческим родом. Затем он появляется - как дурак и объект высмеивания. Несмотря на нормальный человеческий вид и сходство модели с профессором, изначально ожидавшийся образ монстра возвращается, когда рассказчик начинает описывать поведение модели. Отвратительно видеть, как существо поглощает горы пищи, издавая громкие звуки, подобно животному: "Не обращая ни на кого специального внимания, он зачерпывал отруби широкой ладонью, уминал их пальцами, как плов, и образовавшийся комок отправлял в ротовое отверстие, обильно посыпая крошками бороду. При этом он хрустел, чмокал, хрюкал, всхрапывал, склонял голову набок и жмурился, словно от огромного наслаждения." (С.135). Этот образ несовместимого, человека/животного, частично объясняется тем очевидным обстоятельством, что перед нами модель человека, неудовлетворенного желудочно. Эти сцены также весьма характерны в плане гротеска. "Гротескна трансформация человеческого элемента в животный, комбинация животных и человеческих черт является одной из древнейших форм гротеска"134. Несглаженное столкновение несовместимого, параллельно которому присутствует амбивалентно аномальное явление, является базовым определением гротеска135. Именно аномальное (в отличие от фантастического) является источником как комизма, так и отвращения, смешанного со страхом. Таким образом, что отличает гротеск от комизма, - так это нерешенная природа конфликта. Комизм в гротеске только частично разрешает конфликт. Образ модели, выглядящей подобно Профессору и ведущей себя подобно животному, одновременно комичен и пугающ. Улыбки ученых далее определяют и подчеркивают комический аспект модели: "Все переглядывались, неуверенно улыбаясь" (С.138), в то время как вскрики и испуганная дрожь Стеллочки указывают на пугающую сторону модели: "Стелла дрожала, шепча: "Что ж это будет? Саша, я боюсь!"" (С.138). Когда у модели кончается еда, поведение модели приобретает все больше сходства с животным. Он жует пустую кювету, в, все более и более раздражаясь и разочаровываясь, обращает каннибалистический взгляд на собравшихся людей. Несчастье, впрочем, предотвращается, когда удается починить сломавшийся конвейер, и в помещение начинает литься поток - тонны - вонючих селедочных голов, долженствующих насытить модель. Подобно животному, модель опускается на четвереньки и начинает пожирать селедочные головы. Комический эффект усиливается, когда вновь прибывшие лаборанты одевают на это ужасное чудовище костюм-двойку, приличествующий цивилизованному человеку и усаживают модель в кресло. Тем не менее, элегантный костюм не может придать ему достаточно человеческий вид. В сущности, костюм вскоре расходится по швам под напором раздувающегося тела чудовища, придавая тому еще более гротескный и комический вид. Модель человека, неудовлетворенного желудочно, точно подходит под более специализированное определение гротеска Бахтиным. Для Бахтина гротеск, в сущности, физичен, он относится всегда к телу и к телесным излишествам, которые отмечаются свободно, не отягощенно запретами: "Гротескное тело, как мы уже неоднократно подчеркивали, - это тело в становлении. Оно никогда не бывает закончено, завершено, оно постоянно строится, создается, а также строит и создает другое тело. Более того, тело поглощает мир и поглощается миром. Вот почему основную роль играют те части гротескного тела, в которых оно перерастает себя, превосходит себя, те, в которых оно создает новое, второе тело... Наиболее важной из всех человеческих черт для гротеска является открытый рот. Он доминирует надо всем остальным... Еда и питье - одни из наиболее значимых манифестаций гротескного тела. Отличием этого тела является открытая, незаконченная природа, его взаимодействие с миром. Эти черты наиболее четко и полно выражаются в акте еды, тело здесь превосходит свои границы: оно разбухает, расширяется, оттесняет мир, оно обогащается и растет за счет мира."136 В описании чудовищного кормления монстра, акцент делается на его рте, именуемом "ротовым отверстием" и "пастью", а звуки, издаваемые им, описываются как "хрустел, чмокал, хрюкал, всхрапывал" (С.135). Разинутый рот связан с едой и глотанием. Это характерно гротескное преувеличение и аномалия проявляются на протяжении всего эксперимента и навевают особое, гротескное видение персонажу/рассказчику Привалову: "Мне представилась громадная отверстая пасть, в которую, брошенные магической силой, сыплются животные, люди, города, континенты, планеты и солнца..." (С.146). Это видение действует как драматическая ирония, поскольку оно предсказывает последующую сцену приближения глобальной катастрофы в ходе эксперимента с третьей моделью - вне города. Для Бахтина гротеск - положительное и творческое явление, открывание и заглатывание позитивно, оно означает выход за собственные границы и взаимодействие с миром, в то время как для модели Выбегалло характерно обратное. Тело зомби гротескно, но в отличие от бахтинского гротеска, этот гротеск негативен. Модель рождена с огромным, нездорово выглядящим прыщом, что является первым знаком того, что с этой моделью может быть не все в порядке. Это составляет параллель с первой моделью, которая вся была покрыта болячками и долго не прожила: "мокрые волосы залепили низкий лоб, на котором пламенел действующий вулканический прыщ" (С.134-135). В расширении его тела нет ничего позитивного, творческого - это не здоровый рост: "Кадавр жрал. Затем он рокочуще отрыгнул и откинулся на спинку стула, сложив руки на огромном вздувшемся животе." (С.136-137). Тот факт, что о чудовище говорят как о "кадавре" (лат., фр cadere - умирать, мертвец, труп) уже предсказывает его смерть. Предложение "Кадавр жрал" является гротескным оксюмороном, соединяющим образ мертвого тела с увеличением в ходе пожирания окружающего, с отвратительным "актом существования", что предполагает, что, чем живее (то есть голоднее) кадавр, тем более мертвым он выглядит. В ходе продолжения эксперимента наблюдатели отмечают самый процесс перехода от состояния нехватки к состоянию счастья. Набив себя до отказа, тело расслабляется и испытывает чувство огромного удовольствия. Оно сопит и бессмысленно улыбается, несомненно, оно счастливо: "По лицу его разлилось блаженство. Он посапывал и бессмысленно улыбался. Он был несомненно счастлив, как бывает счастлив предельно уставший человек, добравшийся, наконец, до желанной постели." (С.137). Но какое именно это счастье? Выбегалло явно смешивает простое физиологическое удовлетворение с концептом счастья. Он создал существо, испытывающее удовлетворение на наиболее примитивном, инстинктивном уровне, который комически не соответствует счастью, достойному человека. Двойственность перехода к счастью подчеркивается колебаниями и размышлениями Выбегалло при использовании местоимений, относящихся к его творению. Сначала Выбегалло говорит "он" ("человек") или "она" ("модель"), но затем переходит на нейтральное "оно", что принижает модель и иронически ограничивает понятие счастья: "И это еще лучше, потому что раз так, то она... Он, значить, счастливый. Имеется метафизический переход от несчастья к счастью, и это нас не может удивлять, потому что счастливыми не рождаются, а счастливыми, эта, становятся. Вот оно сейчас просыпается... Оно хочет... Вот так. Теперь оно смогло и диалектически переходит к счастью. К довольству, то есть. Видите, оно глаза закрыло. Наслаждается. Ему хорошо. Я вам научно утверждаю, что готов был бы с ним поменяться. В данный, конечно, момент..." (С.141). Выбегалло комически принижает себя, предлагая поменяться местами с чудовищем. Учитывая физическое сходство модели и профессора, а также восторг последнего по поводу своего достижения, читатель может обнаружить комический эффект, ожидая, что Выбегалло мечтает поменяться местами с чудовищем не только в "научном" смысле, но и буквально. Выбегалло бы не возражал оказаться искусственно созданным человеком, и удовлетворение, которого достиг кадавр, сделало бы счастливым и профессора. Но при постоянном нарастании потребностей модели в питании, впрочем, периоды довольства и счастья становятся все короче и в конце концов исчезают совершенно, зомби ест непрерывно. Профессор Выбегалло объясняет это несоответствие, заявляя, что такой подход полон предрассудков. На самом же деле, по его словам, имеет место быть диалектический, качественный переход. Именно, наслаждение достигается самим процессом удовлетворения потребностей. Еда и жевание сами по себе составляют счастье. Таким образом происходит метафизический переход "от несчастья к счастью". Выбегалло верит, что, когда материальные потребности человека удовлетворены, он может перейти и к удовлетворению духовных потребностей. Поэтому Выбегалло приступает к исследованию духовных возможностей модели. Происходящий эксперимент, впрочем, показывает разительное расхождение между теорией и практикой. Когда инструменты для культурной деятельности человека - магнитофон, радио, кинопроектор - предлагаются модели, она полностью их игнорирует, разве что пробует магнитофонную пленку на вкус, комически демонстрируя, что его потребности не выходят за рамки потребностей в пище и подтверждая гипотезу, что модель невосприимчива к миру культуры, что она больше похожа на обычное животное. Впрочем, она реагирует на барабанный бой из радиоприемника - подрагиванием ноги, - что производит комический эффект, поскольку демонстрирует огромный разрыв между нормальными духовными возможностями человека и примитивными признаками их у модели. Разрыв, впрочем, относителен; он подтверждает читательские ожидания относительно внутренней ограниченности модели, но приводит Выбегалло в экстаз. Поскольку Выбегалло сделал модель своим собственным подобием, открытия относительно биологического и культурного универсумов модели бросают комическую тень на самого Выбегалло. После этих тестов кадавр возвращается к еде, и в конце концов его тело не выдерживает и с грохотом разрушается, причинив большой ущерб лаборатории и вызвав в ней вонючий потоп. Недостатки этой модели человека и ее финальное разрушение не разочаровывают Выбегалло, поскольку данная модель - только ступень на пути к идеалу, а не сам идеал. Профессор готов приступить к следующему эксперименту - к демонстрации очередной модели. "Выбегалло" означает "оно выбегало наружу", и это комически соотносится с манерой профессора бросать незаконченные или неуспешные проекты и быстро переходить к новым начинаниям. После неудач первых двух моделей третья предполагается как идеальный, полностью удовлетворенный человек. Предполагается, что она будет идеалом всех обычных людей, универсальным потребителем, человеком, чьи потребности, равно как возможности, безграничны. Опасаясь еще больших разрушений, влиятельные лица Института вынуждают Выбегалло выехать для эксперимента на полигон в 15 километрах от города. Описание произошедшего на полигоне более соответствует концу света, вызванному взрывами ядерных бомб, чем рождению идеального человека: "Земля поплыла и зашевелилась. Взвилась огромная снежная туча. Все повалились друг на друга, и меня тоже опрокинуло и покатило. Рев все усиливался, и, когда я с трудом, цепляясь за гусеницы грузовика, поднялся на ноги, я увидел, как жутко, гигантской чашей в мертвом свете луны ползет, заворачиваясь вовнутрь, край горизонта, как угрожающе раскачиваются бронещиты, как бегут врассыпную, падают и снова вскакивают вывалянные в снегу зрители." (С.166). Это - гротескная сцена, одновременно смешная и пугающая. Огромное несоответствие между видением идеального человека и произошедшим катаклизмом может быть комически только частично сглажено осознанием того, что рождение идеального человека - это приход нового мира, который не может произойти без конца мира старого. Но ужас и разрушения как последствия выбегаллового конструирования человека не уходят со сцены. Масштаб фантастической ярости чудовища удивителен и поражающ, но он также близок к реализации кошмарных опасений, высказанных Приваловым ранее, в ходе эксперимента с предыдущим монстром: "Мне представилась громадная отверстая пасть, в которую, брошенные магической силой, сыплются животные, люди, города, континенты, планеты и солнца..." (С.146). Видение Привалова предугадывает действительное несчастье Выбегалло, и эти две гротескные сцены, таким образом, связываются вместе, добавляя повествованию драматическое напряжение. Сцена ужасающей ярости монстра становится более комической, когда, после его уничтожения, обнаруживается, насколько материальны и приземленны были нужды "полностью удовлетворенного человека". "Там были фото- и киноаппараты, бумажники, шубы, кольца, ожерелья, брюки и платиновый зуб." (С.169). Монстр обладал силой, способной разрушить Землю, но он занялся заполучением обычных товаров народного потребления.