Кочевники времени - [165]

Мы беспомощно смотрели, как навстречу нам проплывают звезды и облака, в то время как корабль анархистов тащил нас на свою базу.

В рулевой рубке капитан Леонов сделал попытку связаться с Харьковом, попытался получить инструкции и обрисовать наше положение. Наконец радист отодвинул рацию.

— Они вырвали антенну, ваше высокоблагородие. Мы не можем ни передавать, ни принимать сообщения.

Леонов кивнул. Он поглядел на Пильняка и меня:

— Итак, господа, ваши предложения?

— Мы полностью во власти Махно, — сказал я. — Если мы не ворвемся на его корабль через те же люки, нам его не остановить.

Леонов наклонил голову, как бы размышляя. Когда он снова взглянул на нас, он уже полностью взял себя в руки.

— Я думаю, мы могли бы немного вздремнуть, — заметил он. — Я сожалею, что не мог предусмотреть эту специфическую проблему, господа, и что у нас нет приказов на случай подобной ситуации. Думаю, лучше мне заявить здесь и сейчас, что я складываю с себя полномочия.

Его речь показалась мне весьма своеобразной, почти экзотической. Но вместе с тем, я стал куда лучше понимать русскую душу, чем еще несколько месяцев назад. Несмотря ни на что, я поражался выдержке Леонова. Это был человек чести, который считал, что не выполнил своего долга. Он дал нам полную свободу действовать так, как каждый из нас считает приемлемым лично для себя.

Не менее сильное впечатление произвел на меня диалог между Махно и Леоновым. Хотя они и были противниками, оба обладали одним и тем же чувством долга, который побуждал их действовать. И поскольку Леонов утратил в собственных глазах компетентность, он не считал больше возможным определять курс для остальных. У меня было впечатление, что и Махно и, вероятно, множество других казачьих атаманов обладают точно таким же чувством долга. В противоположность многим политическим или военным вождям, они не предпринимают никаких попыток оправдать свои ошибки и не хватаются мертвой хваткой за свои посты. Для них власть означает огромную ответственность и дается только на время. Я понял, как я думаю, одну или две основополагающие вещи из важнейших вопросов русской политики. Нечто, не поддающееся точному описанию обычными словами. Эти вопросы оказались одновременно проще и сложнее, чем я предполагал.

Пильняк отдал честь:

— Благодарю, ваше высокоблагородие.

Мне не оставалось ничего другого, как последовать примеру Пильняка. Леонов ответил нам салютом и затем медленно возвратился в свою каюту.

Неожиданно одна мысль пришла мне на ум:

— Боже милосердный, Пильняк, а он не собирается застрелиться?

Пильняк поглядел вслед удаляющемуся капитану:

— Не думаю, мистер Бастэйбл. Это было бы трусостью. Он снова возьмет на себя командование, если мы его попросим об этом. А пока он отпускает нас, чтобы мы могли сделать то, что позволило бы нам сохранить наши жизни, оставаясь отдельными личностями, а не экипажем. В известной степени мы простодушный народ, мистер Бастэйбл. Как индейцы. В определенном смысле. Когда наши военные вожди терпят поражение, они тотчас же отступают, покуда мы не начнем вынуждать их возвратиться к делам. Это воистину демократический социализм.

— Я не политик, — сказал я ему. — Я вообще ничего не понимаю в различии между одним «измом» и другим. Я простой солдат, о чем часто говорил.

Вместе с Пильняком я вернулся в нашу маленькую каюту, где в ряд стояли две койки. Мы заснули беспокойным сном, сняв лишь брюки и пиджаки. Когда рассвело, мы снова были на ногах и пили кофе в офицерской кают-компании. Капитана Леонова не было.

Через несколько минут он подошел к нашему столу.

— Вас, вероятно, заинтересует, — сказал он, — что мы приближаемся к бандитскому лагерю.

Мы все бросились из кают-компании к иллюминаторам. Корабль почти волочился по земле. Швартовы свисали с камеры. Затем мы увидели толпу всадников — казаки галопом неслись к швартовам. С каждой стороны по шесть хватали они один швартов за другим.

Ликуя, тащили казаки наш корабль к своей главной квартире, в то время как черный боевой крейсер Махно выпустил газ из камер и покачался в нескольких метрах, чтобы затем полететь рядом с нами. Мы видели, как анархисты машут нам из гондолы. Я поймал себя на желании махнуть им в ответ. Достижения Махно были невероятны. Он был очень умный человек и совершенно явно не был пустым бахвалом. Я мог не разделять его политических взглядов, и все же быть очень высокого мнения о его уме.

Медленно и бесславно был стащен наш корабль на землю ликующими казаками. Это были не те люди, что атаковали Екатеринослав, не имелось ни малейших сомнений в том, что они знали, какую роль мы сыграли во время казачьего штурма. Теперь я мог рассмотреть их получше. Большей частью это были низкорослые люди с густыми бородами, облаченные в самое разнообразное, причудливое, часто рваное одеяние. Все были с головы до ног обвешаны ружьями и патронными лентами, кинжалами и саблями, все были великолепными наездниками. Вся эта публика была объявлена вне закона, но их ни в коей мере нельзя было считать всего лишь бандитами.

Вскоре наше брюхо заскрежетало по земле. Корабль привязали к деревянной мачте, которая торчала на краю маленького, захваченного бунтовщиками поселка — вернее, жалкой деревеньки, состоявшей из одной улицы.