Княжна Тата - [19]

Скавронцевъ всталъ съ мѣста.

— Чего же лучше, княгиня: и герой, и богатъ, и сосѣдъ, и двойная фамилія; могу васъ только поздравить съ такимъ рѣдкостнымъ зятемъ!

Но мать Тата чувствовала себя въ эту минуту въ такомъ раю, что и замѣтить была не въ состояніи той желчной ироніи, что говорила въ этихъ словахъ.

— Oui, cher ami, простодушно проговорила она, — Господь услышалъ наконецъ мои молитвы… И за такую милость Его во мнѣ (она при этомъ весело и даже какъ бы лукаво моргнула своему собесѣднику,) я положила себѣ изъ собственныхъ моихъ грошей весь иконостасъ у насъ въ церкви вызолотить вновь…

— Само собою! промычалъ на это не вѣсть въ чему Александръ Андреевичъ. — Ну, и когда же это должно у васъ окончательно рѣшиться?..

Маленькую особу нежданно обуялъ вдругъ опять суевѣрный страхъ.

— Ахъ, не будемъ такъ говорить ради Бога! Я ничего не знаю, формальнаго предложенія онъ не дѣлалъ, да и кому же?… Дайте имъ еще свидѣться и…

— И свидятся, и вѣроятно скоро? перебилъ онъ.

Она повела на него увлажнившимися снова глазами и утвердительно закачала головой:

— Anatole пишетъ, они уѣзжаютъ на томъ же пароходѣ завтра… Только тотъ по какимъ-то дѣламъ въ Одессѣ дня два остаться долженъ, а Anatole проѣдетъ въ Кіевъ, а потомъ они гдѣ-то съѣдутся и пріѣдутъ сюда вмѣстѣ. Бахтеярову надо къ дядѣ, а въ Соковнино мимо насъ дорога…

— Къ золотому мѣшку на поклонъ…

— Ah oui, cher ami, что же дѣлать, деньги въ нашъ вѣкъ выше славы и почестей! заключила нравоучительно маленькая княгиня, все также не догадываясь о злобѣ и мукѣ, снѣдавшихъ въ эту минуту душу ея бѣднаго "cher ami".

Скавронцевъ въ тотъ же вечеръ уѣхалъ за тридцать верстъ въ другое имѣніе Можайскихъ подъ предлогомъ какого-то экстреннаго тамъ дѣла.

* * *

Но ему нельзя было не вернуться въ пріѣзду Анатоля, своего патрона, воспитанника и пріятеля; это была въ нѣкоторой мѣрѣ обязанность его, долгъ… Онъ поѣхалъ встрѣчать его на станцію…

За послѣдніе дни, вдали отъ Тата, Александръ Андреевичъ успѣлъ одержать нѣкоторую побѣду надъ самимъ собой. Онъ все время настойчиво доказывалъ себѣ всю "непроходимую глупость" своего увлеченія и при этомъ съ намѣреннымъ, предвзятымъ великодушіемъ обвинялъ въ немъ одного себя. "На то она и женщина", разсуждалъ онъ, "чтобы насъ морочить и власть свою надъ нами выказывать. Потѣшилась и будетъ; ей что!… А вотъ какъ я, олухъ Царя небеснаго, какъ я на эту удочку въ серьезъ пошелъ, далъ себѣ сердце въ куски порвать, подъ старость лѣтъ шута въ ея глазахъ разыгралъ?"… Провозившись съ собою такимъ образомъ съ недѣлю времени, въ полномъ одиночествѣ и усиленномъ движеніи (онъ почти не слѣзалъ съ лошади все это время), онъ пришелъ къ заключенію, что "все это теперь баста, надо единожды навсегда изъ головы и самое воспоминаніе объ этомъ выгнать… Покажу я ихъ сіятельству, что нашего брата, стараго гвардейца, въ конецъ сломить и ей не подъ силу!"…

Онъ пріѣхалъ на встрѣчу Анатолю въ этомъ пріободренномъ настроеніи, спокойный и равнодушный съ виду. Тата съ матерью прибыли еще ранѣе его на станцію, прямо изъ Большихъ Дворовъ… На ней былъ обворожительный весенній туалетъ и прелестная круглая шляпа-feutre съ обмотаннымъ кругомъ такого же цвѣта перомъ. Никогда на его глаза не бывала она такъ хороша, какъ въ эту минуту. Несмотря на весь ея свѣтскій опытъ, на прирожденную способность таить свои ощущенія, зеленые глаза ея горѣли искрами, сквозь нѣжную кожу лица проступалъ живой, необычный ей румянецъ; она улыбалась нѣжно, сосредоточенно и счастливо… Скавронцевъ, глядя на нее, улыбался тоже, улыбался улыбкой, приходившеюся въ извѣстной мѣрѣ сродни тѣмъ, съ какими выступали на смертную арену безтрепетные гладіаторы римскихъ цирковъ…

Онъ продолжалъ все также безтрепетно, также равнодушно улыбаться и въ ту минуту, когда, вслѣдъ за выскочившимъ изъ вагона и тутъ же исчезнувшимъ въ объятіяхъ матери Анатолемъ Можайскимъ, вышелъ на платформу черно-кудрый, высокій и загорѣлый молодой человѣкъ въ бѣломъ кителѣ, съ Георгіевскимъ крестомъ на шеѣ и рукой, подвязанною чернымъ платкомъ, пропущеннымъ подъ золотую рогожку генеральскаго погона съ тремя звѣздочками. Скавронцевъ видѣлъ, какъ пронзительные и блестящіе какъ у цыгана глаза этого молодаго генерала вонзились мгновенно огненнымъ взглядомъ въ лицо княжны, прижавшейся въ брату въ ожиданіи обнять его въ свою очередь, между тѣмъ какъ рука его учтиво и заблаговременно приподнималась въ козырьку его фуражки. Александра Андреевича всего покоробило отъ этого не то страстнаго, не то лютаго взгляда…

Можайскій, разцѣловавшись съ сестрой, обернулся на половину въ своему спутнику:

— Бахтеяровъ!… Maman, мнѣ, надѣюсь, не зачѣмъ представлять вамъ его, вы его помните, сказалъ онъ и кинулся тутъ же съ распростертыми руками въ подошедшему въ нему Скавронцеву.

Пока они обнимались, Тата и Бахтеяровъ обмѣнивались казенными фразами, которымъ звукъ ихъ голосовъ, долетавшій до Скавронцева, придавалъ въ его разумѣніи совсѣмъ иное значеніе, — значеніе обоюднаго, неудержимаго признанія.

— Прежде всего слѣдовало бы васъ спросить, помните-ли вы насъ еще? говорила она своею шепчущею, пронизывающею интонаціей.