«Княжна Тараканова» от Радзинского - [27]

В 1774–1775 гг., о которых идет речь у Радзинского, Панин не только не потерял своего влияния, но и находился в большой силе — могущество Орловых было настолько подорвано, что они вскоре оказались вынуждены совсем уйти с политической арены, а Потемкин, хоть и стал ближайшим лицом к императрице, еще не набрал достаточное число сторонников, чтоб тягаться с прусской партией. Так что ни о каком удерживании Панина из милости, ни о каком снисходительно-насмешливом отношении к нему государыни слов не может быть.

Следующий важный для нашего повествования Человек — Григорий Александрович Потемкин. Он время от времени возникает в кабинете императрицы и числится у Радзинского среди «блестящих людей». Еще несколько лет назад такая высокая характеристика под пером исторического писателя ему не грозила. Но за последние годы издан ряд документов светлейшего князя, в первую очередь его переписка с Екатериной II, поэтому рисовать Потемкина капризным лентяем, целый день валяющимся на диване и грызущим ногти, стало трудновато. Впрочем, традиция давать достойную характеристику государственной деятельности Потемкина существовала и в дореволюционной русской и в советской, и в зарубежной историографии. Достаточно назвать работы М. И. Семевского, Е. И. Дружининой, И. де Мадариага, В. С. Лопатина. Однако и от образа странного оригинала у Радзинского остались родовые пятна.

«Вот, например, граф Потемкин, — говорит Екатерина П. В. Завадовскому, — он так неподражаемо шевелит ушами и так презабавно передразнивает любые голоса!»

Всего же любопытнее сцена, которая на страницах романа Радзинского разыгрывается в Москве в 1775 г. Екатерина II, сидя у себя в кабинете, рассуждает о том, с кем бы ей посоветоваться по делу Таракановой и вспоминает о Потемкине.

«Ближе его сейчас никого нет… Но посоветоваться с ним в этом деле нельзя. В последнее время он стал положительно несносен. Как когда-то у Григория (у Орлова)… у него появилась идея во что бы то ни стало жениться на мне. Этот безумец решил стать государем. И надо отдать ему должное: он умеет устраивать зрелища. Когда я была в Москве…

— Навестить тебе надо, матушка, Троице-Сергиеву лавру, — говорит фаворит.

„Я люблю русскую церковь, люблю разное облачение священников и такое чистое, безорганное человеческое пение… И я с радостью вняла призыву соколика“.

Она идет по двору Троице-Сергиевой лавры, когда неожиданно ее окружает толпа монахов.

— В блуде живешь!..

— Покайся, государыня. Помни, что Иоанн Богослов сказал: „Беги тех, кто хочет совместить внебрачную и брачную жизнь. Ибо примешивают они к меду желчь к вину грязь“.

— Освяти жизнь таинством брака, государыня! И расступаются монахи — Потемкин, огромный, страшный, в рясе, падает перед ней на колени. — Во грехе не могу жить более! В монастырь уйду!

— Если хотите вонзить кинжал в сердце вашей подруги… Но такой план не делает чести ни уму вашему, ни сердцу. — Екатерина заплакала.

„Слезы могли быть единственным ответом на сию дикую сцену“».

Действительно, что тут можно сказать? Только заплакать. Судя по приводимым на страницах романа цитатам из записок Екатерины к Потемкину, автор явно знаком хотя бы с их самым коротким изданием по Я. Л. Барскова — Н. Я. Эйдельмана. Следовательно не может не знать об одном «отягчающем» его концепцию обстоятельстве. Дело в том, что корреспонденты называли себя в письмах «мужем» и «женой», «дорогими супругами», связанными «святейшими узами», ежегодно поздравляли друг друга с каким-то своим «особенным праздником». О чем речь? Семейные предания нескольких русских и польских родов (Энгельгардтов, Браницких, Самойловых, Воронцовых, Чертковых), чьи предки присутствовали на церемонии венчания Екатерины II и Г. А. Потемкина, сохранили рассказ об этом событии. Оно состоялось в самом начале 1775 г., до отъезда двора в Москве в церкви Самсония на Выборгской стороне. Екатерина приехала в сопровождении своей любимой камер-юнгферы М. С. Перекусихиной, Апостол во время венчания читал племянник Потемкина — А. Н. Самойлов. Изучению этих семейных легенд много сил уделили знаменитый русский публикатор документов екатерининского времени П. И. Бартенев. Его мнение о том, что Екатерина и Потемкин действительно состояли в тайном церковном браке поддержали Я. Л. Барсков, Н. Я. Эйдельман, И. де Мадариага, П. Маруси, В. С. Лопатин и др. авторы.

Даже если Радзинский скептически относится к приведенной версии, ему все же следовало информировать о ней читателей. Описанная же автором сцена почерпнута из книги «Вокруг трона» Ксаверия Валишевского, известного популярного писателя прошлого века жившего во Франции и сочинявшего для развлечения парижской публики самые невероятные истории из русской жизни с «национальным колоритом» вроде голой Анны Ивановны, валявшейся в Курляндии на медвежьей шкуре, или Потемкина, явившегося императрице в рубище и веригах. Григорий Александрович, в реальности умевший держаться с редким достоинством, ни чем не напоминал Распутина из советского фильма «Агония» и в грязные лужи не падал.

На закуску еще один важный момент, касающийся семейной жизни Екатерины и Потемкина. В те самые семь дней в июле 1775 г., когда, по версии Радзинского, Екатерина ускакала в мужском платье из Москвы в Петербург, чтоб свидеться с самозванкой, императрица уединилась в своих покоях, чтобы… иметь возможность спокойно родить дочь, названную Елизаветой Григорьевной Темкиной и появившуюся на свет в ночь с 12 на 13 июля. Хороша была бы мать, в родильной горячке несущаяся в столицу поболтать с «авантюрьерой» о своем, о женском. Жаль, что Радзинский как-то упустил этот момент. Какая эффектная ситуация: две непримиримые соперницы и обе на сносях; их дети — страшная государственная тайна; одна мать — жертва другой матери, а судьбы девочки и мальчика похожи — им расти вдали от материнской ласки. Какой роман в стиле немецкого романтизма XIX в. можно было бы закатить! Слава Богу, наш автор слабо ориентируется в материале, а то бы…