Княжна Тараканова и принцесса Владимирская - [47]

ХХХIII

Первый допрос самой принцессе был произведен того же 26-го мая. Секретарь следственной комиссии, коллежский асессор Василий Ушаков, еще заблаговременно составил вопросные пункты, сообразно со взятыми в Пизе и рассмотренными в Петербурге бумагами. Цель вопросов состояла в том, чтоб узнать от пленницы: кто внушил ей мысль принять на себя имя дочери императрицы Елизаветы Петровны и с кем по этому поводу находилась она в сношениях. Вопросные пункты были предлагаемы ей на французском языке, пленница отвечала по-французски, со слов ее ответы писались на русском языке и после того, перед рукоприкладством, переводились ей на французский язык изустно.

Когда фельдмаршал князь Голицын в первый раз вошел в отделение Алексеевского равелина, состоявшее из нескольких светлых, сухих и удобно убранных комнат, в которых с своею камермедхен, без внутреннего караула, содержалась "всклепавшая на себя имя", она пришла в сильное волнение. Не робость, а сильный гнев овладел ею. С достоинством и повелительным тоном спросила она Голицына.

— Скажите мне: какое право имеют так жестоко обходиться со мной? По какой причине меня арестовали и держат в заключении?

Фельдмаршал строго заметил ей, что она должна дать прямые и неуклончивые ответы на все, о чем он будет ее спрашивать. Допрос начался.

— Как вас зовут? — спросил князь Голицын.

— Елизаветой, — отвечала пленница.

— Кто ваши родители?

— Не знаю.

— Сколько вам лет?

— Двадцать три года.

— Какой вы веры?

— Я крещена по греко-восточному обряду.

— Кто вас крестил, и кто были восприемники?

— Не знаю.

— Где провели вы детство?

— В Киле, у одной госпожи Пере или Перон.

— Кто при вас находился тогда?

— При мне была нянька, ее звали Катериной. Она немка, родом из Голштинии.

Дальнейшие показания пленницы состояли в следующем:

— В Киле меня постоянно утешали скорым приездом родителей. В начале 1762 года, когда мне было девять лет от роду (то есть немедленно по кончине императрицы Елизаветы Петровны, которая умерла в самый день рождества Христова 1761 года), приехали в Киль трое незнакомцев. Они взяли меня у госпожи Перон и, вместе с нянькой Катериной, сухим путем повезли в Петербург. В Петербурге сказали мне, что родители мои в Москве и что меня повезут туда. Меня повезли, но не в Москву, а куда-то далеко, на персидскую границу, и там поместили у одной образованной старушки, которая, помню я, говаривала, что она сослана туда по повелению императора Петра III. Эта старушка жила в домике, стоявшем одиноко вблизи кочевья какого-то полудикого племени. Здесь у приютившей меня старушки прожила я год и три месяца и почти во все это время была больна.

— Чем вы были больны?

— Меня отравили. Хотя быстро данным противоядием жизнь моя была сохранена, но я долго была нездорова от последствий данного мне яда.

— Кто еще находился при вас в это время?

— Кроме Катерины, еще новая нянька; от нее я узнала несколько слов, похожих на русские. Потом начала в том же доме у старушки учиться по-русски, выучилась этому языку, но впоследствии забыла его. На персидской границе я была не в безопасности, поэтому друзья мои, но кто они такие — я не знала и до сих пор не знаю, искали случая препроводить меня в совершенно безопасное место. В 1763 году, с помощью одного татарина, няньке Катерине удалось бежать вместе со мной, десятилетним ребенком, из пределов России в Багдад. Здесь принял меня богатый персиянин Гамет, к которому нянька Катерина имела рекомендательные обо мне письма. Год спустя, в 1764 году, когда мне было одиннадцать лет, друг персиянина Гамета, князь Гали, перевез меня в Испагань, где я получила блистательное образование под руководством француза Жана Фурнье. Гали мне часто говаривал, что я законная дочь русской императрицы Елизаветы Петровны; то же постоянно говорили мне и другие окружавшие меня люди.

— Кто такие эти люди, внушавшие вам такую мысль?

— Кроме князя Гали, теперь никого не помню. В Персии пробыла я до 1769 года, пока не возникли народные волнения и беспорядки в этом государстве. Тогда Гали решился удалиться из Персии в Европу. Мне было семнадцать лет, когда он повез меня из Персии. Мы выехали сначала в Астрахань, где вместо сопровождавшей нас персидской прислуги. Гали нанял русскую, принял имя Крымова и стал выдавать меня за свою дочь. Из Астрахани, через всю Россию, мы приехали в Петербург, но там оставались недолго, только переночевали. Из Петербурга сухим путем поехали в Кенигсберг, где князь Гали немедленно отпустил русскую прислугу и нанял немецкую. В Кенигсберге мы пробыли шесть недель и отправились в Берлин, где жили довольно долго, а затем поехали в Лондон. В Лондоне я жила с князем Гали года два; здесь получил он известие, что ему необходимо воротиться в Персию, и он принужден был меня оставить. Без него я прожила в Лондоне пять месяцев, на деньги, оставленные им. Он баснословно богат и, расставаясь со мной, вручил мне громадную сумму и множество драгоценных вещей. Впоследствии он постоянно присылал мне очень большие суммы, на которые я могла жить в изобилии и роскоши и содержать многочисленную прислугу. Князь Гали расставался со мной лишь на время: он очень ко мне привязан и назначил меня единственною наследницей несметных своих сокровищ. Из Лондона я отправилась в Париж. Как в Лондоне, так и в столице Франции я продолжала называться дочерью князя Гали, и потому меня обыкновенно называли "принцессою Али". В Париже я постоянно находилась в обществе самых знатных людей, и многие из них говорили мне, что я русская великая княжна, дочь императрицы Елизаветы Петровны. Но я упорно отрицала это и продолжала называться "принцессой Али" или "принцессой Алиною". Из Парижа я поехала в Германию с целию купить в Голштинии поземельную собственность на деньги, которые получала от князя Гали. Тут я познакомилась с Филиппом-Фердинандом, князем Римской империи, герцогом Шлезвиг-Голштейн-Лимбург, владетельным графом Лимбургом. Князь оказывал мне знаки своего расположения, стал ухаживать за мной, и я вскоре заметила, что он влюбился в меня. Я не отвергла его любви, потому что и мне он очень нравился. Вскоре князь Лимбург стал формально просить моей руки, я была согласна на его предложение, но для заключения брака необходимы были документы о моем происхождении, необходимо было положительно разъяснить тайну моего рождения. Я думала было, с помощию моего покровителя, князя Гали, отыскать в России необходимые для моего брака документы, предполагала сама ехать в Петербург и там представиться императрице Екатерине. Я надеялась снискать милостивое расположение государыни, представив ей важные предположения относительно торговли России с Персией. Об этом я предварительно послала записку русскому вице-канцлеру князю Голицыну. Я надеялась, что за эту услугу императрица даст мне фамилию и титул, которые бы сделали меня достойною вступить в брак с владетельным князем Римской империи. Все это делала я по совещанию с моим женихом, князем Лимбургом; он совершенно одобрил мои намерения и даже уполномочил меня вместе с этим делом взять на себя переговоры касательно притязаний его на Шлезвиг и Голштинию. Но в самое то время, как я собиралась ехать в Петербург, планы князя Лимбурга были расстроены полученным известием, что великий князь Павел Петрович, как наследный герцог Голштинский, променял Шлезвиг-Голштинское герцогство на Ольденбургские и Дельменгорстские владения. Это неожиданное обстоятельство заставило меня отложить на время петербургскую поездку и остаться в Оберштейне. В это время я была невестой князя Лимбурга, и все считали меня будущею его супругой. Мой жених нуждался в деньгах как на уплату старых долгов, так и на выкуп у Трирского курфирста исключительного права на владение графством Оберштейн. Я надеялась достать ему нужную сумму, рассчитывая на кредит моего покровителя, князя Гали. Для получения денег я поехала в Венецию, под именем графини Пиннеберг; там я надеялась получить деньги от людей, знавших князя Гали и имевших с ним денежные дела. Я хотела послать верного человека к нему в Персию, но узнав, что князь Радзивил намеревается ехать в Константинополь, сама решилась ехать к князю Гали через Турцию. Я просила князя Радзивила назначить мне место и время для свидания, чтоб устроить свою поездку до Константинополя под его покровительством. Радзивил назначил для свидания со мной дом одного сенатора. Мы свиделись, и в разговоре со мной князь намекнул, что я могу быть весьма полезною для Польши, так как ему от сопровождавших его французских офицеров положительно известно, что я законная дочь покойной русской императрицы Елизаветы Петровны, имею неотъемлемое право на русскую корону, и если достигну престола, то в вознаграждение за содействие, которое окажут мне поляки, должна буду возвратить Польше Белоруссию и заставить Пруссию и Австрию восстановить Польшу в пределах 1772 года. Я настойчиво отрицала слова его и, заметив, что князь Радзивил, при ограниченных способностях своего ума, исполнен самых несбыточных намерений, хотела совершенно от него отделаться. Но сестра его, Теофила Моравская, жившая с ним в Венеции и изучавшая Восток, познакомившись со мной и узнав, что я имею много сведений о восточных государствах, упросила меня ехать с нею и братом ее до Константинополя, откуда мне было бы уже легко пробраться в Испагань к князю Гали, у которого я желала лично испросить согласие на брак с князем Лимбургом и надеялась получить от него такое приданое, с которым могла бы прилично выйти замуж за имперского владетельного князя. Сверх того, я надеялась получить и документы о моем рождении, необходимые для заключения брака. Таким образом мы отправились в Константинополь, но доплыв до острова Корфу, по причине противных ветров, принуждены были воротиться в Рагузу. Отсюда Теофила Моравская с дядей своим уехали в Венецию, а я осталась в обществе князя Карла Радзивила и добравшихся вокруг него французских и польских офицеров. Я нуждалась в деньгах и посылала Чарномского в Венецию к другу моему, лорду Монтегю, переговорить с ним и достать денег, а сама оставалась в Рагузе, ожидая султанского фирмана на проезд в Константинополь. Для исходатайствования фирманов на свое и на мое имя князь Радзивил еще раньше послал в Константинополь своего поверенного. В это время, именно 8-го июля 1774 года, получила я из Венеции анонимное письмо, при котором были приложены два запечатанные конверта. В письме было сказано, что я могу спасти жизнь многих людей и сделаться посредницей при заключении мира России с Турцией, если по приезде в Константинополь соглашусь выдать себя за дочь императрицы Елизаветы Петровны. Из того же письма было видно, что один из приложенных конвертов я должна была лично передать султану, а другой отослать в Ливорно к графу Алексею Григорьевичу Орлову. Конверт, назначенный в Ливорно, я распечатала и нашла в нем письмо к графу Орлову от имени какой-то принцессы Елизаветы всероссийской и проект воззвания к экипажу русского флота, находившегося под его командой. Я сняла с этих бумаг копии, а конверт запечатала своею печатью и послала в Ливорно к графу. Бумаги, найденные мною в пакете, адресованном на имя султана, убедили меня отложить поездку в Константинополь. Когда же было получено в Рагузе известие о заключении между Турцией, и Россией мира, я стала настоятельно уговаривать князя Радзивила отказаться от неосуществимых его планов и советовала ему, воротясь в Польшу, примириться с королем Станиславом Августом. Но увещания мои были напрасны, Радзивил не слушался, однако же отправился назад в Венецию, оставив при мне для сопровождения меня в Италию двух дворян из своей свиты, Чарномского и Доманского. С ними я поехала в Рим. Из Рима я писала к жениху своему, князю Лимбургу, что скоро намерена воротиться в его владения. Я предполагала ехать туда сухим путем через Пизу и Геную, где надеялась покончить дело по займу денег, за поручительством князя Гали. В Риме русский лейтенант Христенек искал моего знакомства, но я не хотела иметь с ним никаких сношений, пока не узнала, что он прислан ко мне с поручением от графа Орлова. Христенек спросил меня от имени графа: я ли послала к нему в Ливорно пакет с бумагами. Я отвечала утвердительно. Тогда Христенек сказал, что граф желает со мной лично познакомиться и зовет меня в Пизу. Мне не для чего было оставаться в Риме; я, как уже сказала, намеревалась ехать в Геную, чтоб оттуда продолжать путь в Оберштейн к жениху моему, князю Лимбургу; Пиза была по дороге, и я охотно согласилась остановиться на короткое время в этом городе, чтобы познакомиться с графом Орловым и тем исполнить его желание. Христенек поехал вместе го мной, но на дороге опередил меня, чтобы приехать в Пизу прежде и приготовить все нужное к принятию меня. В Пизу я приехала под именем графини Селинской, граф Орлов немедленно явился ко мне и предложил свои услуги. Через несколько дней, при разговоре с графом Орловым об Италии, случилось мне сказать, что я никогда не бывала в Ливорно и желала бы видеть этот город. Граф Орлов предложил мне показать Ливорно, я согласилась и поехала вместе с ним и с сопровождавшими меня польскими дворянами Доманским и Чарномским. В Ливорно граф Орлов привез меня к английскому консулу, сэру Джону Дику, принявшему нас очень гостеприимно. Я просила графа Орлова доставить мне случай полюбоваться на маневры кораблей, и он с охотой согласился на то. После обеда у сэра Джона Дика, в большом обществе отправились мы на рейд, и я, совершенно доверяясь графу, поехала в шлюпке на адмиральский корабль. При сильной пушечной пальбе начались маневры, и я засмотрелась на них; в это время граф Орлов отошел от меня, а незнакомый офицер, подойдя ко мне, объявил, что я арестована. Испуганная такою неожиданностью, я написала к графу Орлову письмо, требуя разъяснения случившегося; он отвечал мне на немецком языке.