Княжий удел - [14]

— А это я пришла, горюшко мое. Заждалась небось?

— Проходи, тетка Ксенья, — отвечала Марфа.

— Вот увидишь, моя радость, и денечка не пройдет, как он к тебе, окаянный, явится. Заклинания наши всю душу ему избередили. Тело его коростой покрылось, а сердце у него язвами источено.

Щедрая рука боярышни отсыпала горсть монет в хищную ладонь старухи.

— Благослови тебя Господи! Благослови, родимую, — привычно приговаривала старуха. — Вот увидишь, сердешная, как он к тебе сам на покаяние прибежит. А разлучница ваша в могилу сойдет.

Белолицая красавица бледнела еще больше, и виделся ей великий князь в венчальном уборе, а по правую руку от него разлучница стоит; кольцами они меняются, и на глазах у всего народа Василий поцелуем невесту одаривает.

Боярышня не скупилась и просила о своем:

— Сделай так, чтобы разлучница ему опостылела, чтобы только я Василию была любушкой.

— Сделаю, родимая, сделаю, — уверенно обещала колдунья. — Сам он к тебе приползет гадом ползучим и, как пес бродячий, в двери твои начнет царапаться. — Старуха завязывала серебро в темную тряпицу. — Только заговор нужно будет вновь повторить. Он, сердешная ты моя, покрепче прочих наговоров будет. Эти заклинания стариной проверены. Как только ты его произнесешь, так он и явится.

Марфе хотелось так приворожить великого князя, чтобы метался он, окаянный, в тоске черной по зазнобушке своей и чтобы белый свет был ему в тягость. Чтобы не мог он без Марфы жить, как не живет дите малое без материнской груди, как рыба не живет без водицы.

— Говори, что делать должна.

Старуха упрятала монеты в котомку, еще туже затянула под подбородком платок и заговорила нараспев:

— Прежде всего ноченьки нужно дождаться. Ночь всякому заговорному делу подмога. Зажги лучину, повернись на восток и молви: «Плачет тоска, рыдает тоска, белого света дожидается, радуется и веселится. Так меня, рабу Марфу, ждет суженый мой, великий князь Василий. Так не может он без меня ни жить, ни быть, ни пить, ни есть. Ни при частых звездах, ни при буйных ветрах, ни в день при солнышке, ни в ночь при месяце. Впивайся, тоска, въедайся, тоска, в грудь, в сердце, во весь живот рабу, великому князю Московскому Василию Васильевичу. Разрастись и разойдись по всем жилам, по всем костям ноетой и сухотой по рабе Марфе». Запомнила?

— Запомнила. «Разрастись и разойдись по всем жилам, по всем костям ноетой и сухотой по рабе Марфе».

— Так. Как повторишь те слова, так государь и одумается. А теперь пошла я, Марфа, вечер на дворе, — поклонилась колдунья в самые ножки боярышне и прочь ушла.

Весенние сумерки наступают скоро: едва солнце ушло за дол, а на дворе уже ночь. Ахнул злобно филин и умолк. Марфа зажгла лучину, обкурила комнату колдовскими травами и принялась творить заклинание:

— Плачет тоска, рыдает тоска, белого света дожидается, радуется и веселится…

Едва успела Марфа договорить заклинание, как в окошко робко постучали. Глянула девица через прозрачную слюду, а во дворе великий князь стоит. Будто и не было печали, отлегла боль от сердца. Не обманула, стало быть, колдунья, сумели чародейские слова приворожить князя.

— Ой, Господи, что же мне делать-то!

Василий постоял еще, а потом вновь нетерпеливо застучал по ставням.

Отперла дверь Марфа, а Василий Васильевич уже через порог ступил и руки загребущие тянет, обнять девку за стан норовит. Увернулась Марфа проворной белкой от государевой ласки и к образам, как под защиту, заспешила.

— Позднехонько ты явился, Василий Васильевич, я уже тебя забывать стала.

— Не мог я прийти раньше, любушка, — только и сказал в свое оправдание великий князь.

Время, проведенное в разлуке, не убавило в нем страсти, а наоборот, любовь к Марфе вспыхнула с новой силой, как, бывает, полыхает масло, пролитое в огонь. Девичьи слова вонзились в Василия каленой стрелой, так и жалят, причиняют боль.

— Жениться, стало быть, надумал?

— Не моя это вина, матушка так решила, — поспешил оправдаться великий князь. — Как же я смогу против ее воли пойти? Она ведь и проклянуть может, строга не в меру!

Каждое сказанное слово словно заноза в сердце девичье. А Василий и не чувствует, еще глубже ядовитые щепы вгоняет:

— Сначала смотрины у нас были, а потом и обручились.

— Ко мне же с чем пришел? Счастьем своим поделиться?

Хотелось Марфе надсмеяться над государем, как советовала колдунья, только так можно возвыситься над собственной бедой, но, заглянув в очи Василию, удержалась. Того и гляди, заревет великий князь медведем, а самой ей от этого еще горше сделается.

— Люба ты мне… вот я и пришел.

Закружилась девичья головка от сказанных слов.

— Вернулся, мой сокол ненаглядный. Вернулся, родимый. Как же я теперь без тебя буду? — Марфа посмотрела на иконы: — Ой, Господи, что же это я делаю! Обожди, Васенька, обожди, я только крест нательный с себя сниму.

И была ночь, и была любовь, и лучина потрескивала перед образами, охраняя сон молодых…

Свадьба князя Василия была пышной. Спозаранку трезвонили, ликуя, колокола всех церквей и соборов, а главный колокол Москвы на Благовещенской звоннице гудел басовито. Челядь великокняжеского дворца угощала всех молодцов хмельными напитками. Никто не мог пройти мимо, не отведав этого зелья: ни бродячий монах, ни крестьянин, ни боярский сын. На свадьбу великого московского князя были приглашены все: стольные бояре и дворовые люди. Каждый был сыт и пьян.