Княжич. Соправитель. Великий князь Московский - [222]

Уже несколько дней, как совсем разболелся старый великий князь. Пошли по всему телу его гниющие раны там, где язвы были от сжигания трута. Мечется он в огневице и задыхается от жестокого кашля, в мокроте кровь показалась, иной раз совсем алая…

Соборовался уж Василий Васильевич, молебны служили о его здравии с зелеными свечами от Гроба Господня и возлагали на него частицу камня от горы Голгофы, но ничто не помогает.

В тревоге и тоске все семейство великого князя, сумрачен и молчалив молодой государь, и только возле Марьюшки своей скорбит он и жалуется.

– Тяжко мне с батюшкой моим расставаться, – шепчет он горестно. – Тяжело мне, Марьюшка, а сие неизбежно.

Но тяжелей ему глядеть на мать. Не отходит она день и ночь от болящего. Онемела будто и слезы только утирает беспрестанно. Марьюшка, глядя на свекровь, горько убивается.

Вдруг на пятые сутки повеселела нежданно Марья Ярославна, а по всем хоромам зашептали радостно, но с опаской, чтобы не сглазить:

– Полегчало, бают, государю-то!

В субботу попросил Василий Васильевич на ужин баранины жирной, водки и медов. Ел он хотя и мало, но с удовольствием и водки выпил, и заморского вина. Заснул после трапезы спокойно, от этого покой настал всюду в княжих хоромах.

Легче сразу стало Ивану – поверил он в выздоровление отца. Весело шутили, смеялись они с Марьюшкой, укладывая спать Ванюшеньку, а вскоре и сами заснули без тревоги и боли душевной впервые за всю эту неделю.

Вдруг во втором часу пополуночи шум какой-то пошел… Чудится Ивану сквозь сон, что ходят люди по всем покоям и по сенцам, а иной раз не то какой-то хрип, не то храп, как из трубы длинной татарской каркает или блеет.

Открыл глаза – тьма еще темная стоит, только лампады перед иконами теплются, и видно сквозь сумрак, как рядом спит Марьюшка. В хоромах же не смолкает кругом шелест, шептание и легкий топот. Вдруг страх охватил Ивана, и зубы его лязгнули, стало холодно, руки дрожат. В сей же миг проснулась и Марьюшка и круглыми испуганными глазами глядит на Ивана, сказать ничего не может…

Вот кто-то затопал в сенцах, вот, скрипнув, отворилась дверь, и в сером полумраке узнал седую лохматую голову с курчавой бородой, и знакомый с детства голос Васюка всхлипнул во тьме:

– Иванушка, отходит государь наш…

Вскочил Иван, накинул наскоро кафтан на себя, натянул ноговицы сафьяновые и так побежал за Васюком.

– Марьюшка! – крикнул он из дверей. – Буди мамку, оболокайся и приходи!

Вся семья Василия Васильевича была уж в его опочивальне, когда вошел Иван, и тотчас же он услышал истомный голос отца:

– Иде же Иван? Иде же Иван мой?

– Тут яз, государь, тут, – глухим голосом откликнулся Иван, и Василий Васильевич успокоился, перестал метаться.

Все стоят вокруг него молча, бледные, в страхе и печали. Он же крепко держит руки Марьи Ярославны, словно утопающий, ищет в них опоры и спасения.

– Боже мой, боже мой, – говорит он тихо и жалостливо, – хошь бы в последний-то смертный час лик твой, Марьюшка, увидать!

Кривятся губы его от сдержанного рыдания, но продолжает он, напрягая все силы:

– И тобя увидать бы, Иване мой, великий князь Московский после меня. И вас всех, детки мои… – плачет он и вдруг громко и молитвенно взывает: – Господи, Господи! Покарал Ты мя люто за грехи мои, но яз не ропщу, а токмо молю Тя: прости мя, Господи…

Смолк внезапно и затих государь, а на лицо его сразу легла смертная тень. В тот же миг вздрогнули все от непереносного горестного вопля.

– Васенька, Васенька мой! – вскричала Марья Ярославна и упала без чувств возле постели.

В конце марта того же года протопоп Архангельского собора отец Алексий, служивший еще при митрополите Ионе, а ныне при митрополите Феодосии, записал в церковной книге:

«На Федоровой неделе князь великий, чая собе облегчения от сухотные болести, повелел себя жещи, яко же есть обычай болящим сухоткою. И, зажигая трут, ставили его ему на многих местах тела. Раны же его от сожжения разгнишася, и бысть ему болезнь тяжка. И от болезни той преставися, марта в двадцать седьмой день, в субботу, в третий час нощи.

В утрий же день, в неделю, погребен бысть в церкви Святого архангела Михаила на Москве, иде же вси велиции князи, род их, лежат.

И седе по нем на великое княжение по его благословению сын его старейший, князь великий Иван».

Глава 8 Новое княжение

Почти уж полгода прошло со дня торжественного вступления Ивана Васильевича на московский великокняжий стол, а все еще не освоился он со своим новым положением. Чем больше вникает он во все дела, тем больше видит государственного неустройства, тем грозней кажутся ему и свои внутренние и чужеземные враги.

Каждый день от завтрака до обеда назначается у него особый час тому или иному из бояр, воевод и дьяков, которые должны с вестями приходить в княжой покой. Выслушав, он одних отсылает, а других оставляет при себе. Ныне у него ранее всех дьяк Курицын.

– Микола-угодник всем правит у нас, – говорит он Курицыну, – а не мы.

– Истинно, государь, – отвечает молодой дьяк, – и у нас и круг нас как в котле кипит, а что варится, неведомо.

– Яз же все пробую, да пока токмо рот обжигаю сим варевом. Удоржал бы Господь татар-то хошь годика на два, дабы успеть оглядеться да силы скопить. Полгода вот в тишине прожили. Сентябрь ныне уж, а к зиме татары вряд ли подымутся, а все же нет покоя мне.