Князь Ярослав и его сыновья - [16]

– Осмелился нехристя ввести в палаты мои, Ярун?

– Он крещен в нашу веру, великий князь, и при святом крещении получил христианское имя Афанасий. Кроме того, он – мой побратим, хоть и сражались мы с ним друг против друга на реке Калке. Знает обычаи татарские, и лучшего советника нам не сыскать. А юноша – сын мой, названный Сбыславом.

– Молод еще для княжьих бесед.

– Повели накормить да уложить спать, великий князь. Мы шли ночами с Дона ради его спасения.

– Что же ему угрожало?

– Смерть. Он убил татарского десятника в честном поединке.

– Эти десятники разорили мои земли, а с ними, выходит, может справиться безусый мальчишка? – Ярослав хлопнул в ладони, и в дверях тут же вырос гридень. – Парнишку накормить, уложить спать. Утром дать одежду младшего дружинника. Ступай.

Последнее относилось к Сбыславу. Юноша низко поклонился и вышел вслед за гриднем.

– Садитесь, пока в трапезной накрывают, – подавая пример, Ярослав сел за стол. – Но доброй беседы не будет, пока ты, Ярун, не объяснишь мне, почему отъехал к врагу моему. Если тебе мешает сказать правду этот новокрещенец, попросим его выйти, но без правды не останемся.

– У меня нет тайн от побратима, – усмехнулся Ярун. – Я отбил тебя от новгородцев на Липице и привез в свой дом. Три дня ты отходил от стыда и страха, а на четвертый умчался в Переяславль, захватив с собою мою невесту.

– Милаша была твоей невестой? – с некоторой растерянностью спросил Ярослав. – Я не знал этого, Ярун.

– Если бы знал, все равно бы увез, потому что я знаю тебя, князь Ярослав.

– Тому, кто ее увез, ты предрек страшную смерть, и твое пророчество сбылось. Во время похода в Финляндию Стригунок три дня и три ночи тонул в трясине. Кричал, плакал, а потом завыл, но никто так и не помог ему. – Ярослав вздохнул. – Тоже ведь мой грех. Краденое не на благо, это всем ведомо. В двадцать третьем годе Милашу, захватили литовцы, пока я то ли новгородцев мирил с псковичами, то ли псковичей с новгородцами.

– У литовцев ее отбил я, – сказал Ярун. – Тосковал по ней очень, думал хоть глазком глянуть, а налетел на литовцев. Сумел отбить и умчал на Дон.

– Так кто у кого украл? – Князь, темнея лицом, повысил голос – Кто у кого украл, смерд?..

– По приезде она родила мальчишку, – не слушая, продолжал Ярун. – А через месяц преставилась.

И перекрестился. И наступило молчание.

– Значит, Сбыслав… – наконец хрипло выговорил Ярослав.

– Вот почему мы привели его к тебе, князь, – тихо сказал Ярун. – Сына должен спасать отец, а татары у тебя уже побывали и вряд ли придут еще раз.

– Он… Сбыслав знает?

– Зачем ему знать?

Князь обхватил руками голову, закачал ею, склонившись над столом. Вздохнул, скрипнул зубами, строго выпрямился.

– Отдохнете и все трое отъедете под руку сына моего Александра. Будешь ему советником, Ярун. Советником, дядькой, нянькой – всем. А ты, – Ярослав глянул из-под насупленных бровей на молчаливого Чогдара, – станешь им же для Сбыслава. За каждый волос ответите, пестуны! За каждый волосок с голов сынов моих спрошу с вас страшно. Пошли в трапезную. Накрыли уж там, поди, звона не слышно.

3

За трапезой князь Ярослав не торопил гостей с рассказами, ожидая, когда выпьют первую чашу и утолят первый голод. Молчание позволяло наблюдать, и он внимательно приглядывался к татарину, потому что тот был чужим и случайным, даже нарочито случайным спутником давно известного Яруна. Рассказу Яруна князь поверил сразу не только потому, что не сомневался в искренности старого соратника, но и сам знал, что Милаша ждала ребенка. А чужелицый, молчаливый истукан с отсутствующим взглядом был пока для него пугающе непонятен. Ярун назвал его побратимом, но это не являлось чем-то исключительным. Все дружинники, крещеные и некрещеные, не забывали и языческих обрядов, призывая перед битвой не миролюбивого христианского Бога, а воинственного Перуна древности. И это воспринималось естественно, и сам князь пред боем думал о нем, а не клал поклоны перед иконой, которую, кстати, с собой в походе не таскали, оставляя в городах, чтобы священнослужители могли помолиться за их победу по полному чину. На Руси еще господствовало двоеверие, да и какого Бога следовало молить, когда новгородцы резали суздальцев, владимирцы – киевлян, а смоляне – псковичей? Бог-то оказывался общим для всех как раз тогда, когда уверовавшие и не уверовавшие в Него убивали с особым рвением, жгли чужие селения с особым удовольствием и насиловали христианских дев, не сняв креста ни с себя, ни с жертвы. Нет, не побратимство настораживало князя Ярослава, а сам избранный Яруном побратим.

Князь много был наслышан о татарских лазутчиках. Да и как иначе можно было объяснить столь глубокое проникновение в залесские земли степняков с десятками тысяч коней? Значит, либо знали они дороги и тропы, броды и переправы, либо имели проводников-изменников, а только ни один татарский отряд не заблудился, и темник Батыя Бурундай безошибочно вывел своих всадников к реке Сити, где князь Юрий собрал все свое войско для последнего решительного сражения, не озаботившись даже выставить сторожи. И был захвачен врасплох, поскольку Бурундай атаковал с ходу. Кто и как провел их к нужному месту и в нужный час?