Князь тумана - [16]

Ему невольно сделалось страшно, и со страху он ударился в философию. Невыразительность и бьющая в глаза бессмысленность были признаками небытия, какие бы тонны материи ни громоздились в этом ландшафте.

— Как хотите, а тут ничего не поделаешь, — сказал Рюдигер, железно выдерживавший расписание своих трапез: сейчас стрелка часов уже подошла к семи, хотя было еще светло, как днем.

Этот постоянный молочный свет, не менявшийся на протяжении дня, подрывал душевные силы Лернера, потому что без темноты ему не спалось. Что поделаешь, не был он скандинавом, который сходит с ума от радости, когда после долгой тьмы наконец наступает праздник света! Сев за стол в деревянной кабинке с круглыми иллюминаторами по бокам, где их уже ожидали штурман и господин Мёлльман (по морскому обычаю это помещение считалось кают-компанией), Лернер держался молчаливо, в то время как Рюдигер оживленно потирал руки. Разливать суп было его обязанностью, а тут как раз внесли дымящуюся кастрюлю.

— Для немецкого моряка овладение новой территорией в пользу отечества представляет собой незабываемое событие, — заявил Рюдигер, погружая ложку в перловую похлебку.

Овладение этой территорией казалось Лернеру, с тех пор как он увидел ледяную пустыню во всей красе, задачей совершенно невыполнимой. Разве можно завладеть тем, чего ты не покупал, не получил в наследство или в подарок? Разве можно чем-то овладеть, если нет двух участников, пускай вторым будет даже враг, с которым можно сразиться за это владение, чтобы отнять его силой? Говорят, эпилептик Цезарь упал в Египте наземь. Не растерявшись, он вцепился в землю руками и воскликнул: „Я держу тебя, Африка!“ Так учили на уроке латыни в школе. Неужели исторические анекдоты древних римлян и впрямь заключали в себе рецепты на все случаи жизни? Может быть, и Лернеру завтра во весь рост растянуться на берегу Медвежьего и, подобно Цезарю, вцепиться в эту землю?

Или поздно уже отступать? Может быть, все-таки лучше вернуться к поискам инженера Андрэ и хотя бы сделать вид, что ищешь? На Медвежьем острове этому Андрэ тоже была бы уготована печальная судьба. Не углем же он стал бы питаться! А вдруг тут и нет никакого угля? До сих пор Лернер никогда еще не испытывал всю силу сомнений, обрушившихся на человека. Рюдигер вещал как глава семейства, услаждающий слух домочадцев застольными монологами. Сотрапезникам был непривычен военный стиль поведения Рюдигера. На борту „Гельголанда“ экипаж не обязан вытягиваться перед ним по стойке „смирно“. Штурман вообще предпочитал помалкивать. Распоряжение об изменении курса он молча принял к сведению и только поднял брови. Пока ему исправно платили жалованье, он был согласен вести корабль, куда скажут. Взволнованный рассказ Рюдигера о том, как Христофор Колумб, ступив на берег острова Испаньола, велел судовому священнику отслужить мессу, установил на незнакомой земле крест и затем под крики попугаев, доносившиеся из тропического леса, объявил весь остров от края и до края, со всеми его вершинами и недрами, со всеми полезными ископаемыми, городами и весями, свободными жителями и невольниками, собственностью короля и королевы Испании, Мёлльман, как и штурман, выслушал с подчернутым равнодушием. К тому же на „Гельголанде“ не было корабельного священника. Вместо Колумбова креста за несколько дней до подхода к острову были приготовлены привезенные с собой столбы, их покрыли лаком, раскрасив в черно-бело-красные цвета. Один из членов экипажа, умевший писать вывески, изготовил красивую табличку с надписью, сделанной по распоряжению Лернера не готическим шрифтом, а общепринятым в остальном мире: „Частная собственность граждан Германского государства Теодора Лернера и Гуго Рюдигера. 13 июня 1898 г.“ На второй табличке было написано: „Желающие ознакомиться с документом о праве владения этой территорией, составляющей часть Германского государства, могут найти его под кучей камней на берегу. Соблюдение владельческих прав предоставляется на добросовестное усмотрение всякого законопослушного человека“.

Все это уже лежало наготове. Теодор Лернер понял, что теперь от его воли уже ничего не зависит. Право дальнейших действий предоставлялось насильственно выдворенному из военного сословия и переведенному в штатское состояние капитану. Госпожа Ганхауз оказалась права в своем инстинктивном решении, когда, к неудовольствию Лернера, заявила: „Вы двое будете очень хороши в одной упряжке“.

Но кто тогда правит этой упряжкой? Лернер улегся на свою койку. Развлекать общество за столом он предоставил Рюдигеру. К полуночи вдруг послышались голоса, звучавшие на повышенных тонах. Мёлльман что-то резко возражал, Рюдигер говорил, что он этого не потерпит. За иллюминатором по-прежнему белел дневной свет. Лернер задремал и пропустил самый красивый момент, когда солнце, опустившись к горизонту, на минутку нырнуло в воду. Это и была вся ночь. Затем солнце снова встало. Белые птицы, гигантской стаей седевшие на утесе, подняли спрятанные под крыло головы и зашевелились, по стае словно пробежала большая волна.

После короткого отдыха господа путешественники снова собрались в кают-компании за плотным завтраком из жареного бекона и кофе. Затем на воду были спущены шлюпки. Одна из них, с двумя гребцами, была нагружена до краев черно-бело-красными столбами. В другую сели Лернер, капитан Рюдигер, Мёлльман и двое матросов. Когда они пристали к берегу, птицы поднялись с утеса. Воздух наполнился трескучим кряканьем.