Князь - [2]

Князь поджидал сына, и, дождавшись, следующим же днем повелел двинуться на ловлю.

* * *

Выехали малым ловчим поездом, не повезли с собой княгиню и весь двор – лишь тех, кто действительно нужен на охоте, да дружинников в малом числе – скорее для почету, чем для бережения, лето выдалось мирное.

К деревне Залучье добрались лишь к вечеру: поезд, хоть и считался малым, включал до сотни народу и десятки возов, – те, груженые ловчей снастью и прочим скарбом, катили медленно.

Решили лагерем в поле не вставать, постойничать в деревне, благо к месту задуманной ловли была близка, – Ставр дважды загодя выезжал сюда, и продумал весь распорядок и устав грядущей охоты.

Ставить тенета надлежало с рассветом, лишь развиднеется, а загонщики – кричане и молчане – будут высланы в оклад еще затемно.

Скликнули деревенских смердов, и речь к ним держал Митряйка, одноглазый княжий сподручник, – когда князь сам к народу обращается, то для народа честь, ее еще заслужить надо.

Митряйка селян порадовал: за порезанную красным зверем скотину князь жалует по пять векшей за каждый малый загубленный живот, по десять за большой, но совокупно не более ногаты на двор, но не на руки, а вычтя с подати, иль с недоимок, буде у кого имеются.

Народ крикнул князю славу, но сильно глотки не драл, иные пострадали от пардуса и поболее, чем на ногату. И все ж было видно, что селяне довольны, могли и того не получить, – и князь понял, что сделал все правильно.

Митряйка продолжал: но княжью милость еще отслужить предстоит, так что парни и мужики пусть собираются, в оклад потемну пойдут, загонять красного зверя.

Селяне были к тому привычны, недаром при заповедном лесе жили. Радости не выказали, но все ж и не роптали, и напрасно ближний дружинник Дмитр, главенствующий над дружинными кметами и гриднями в этой ловле, зорко поглядывал на толпу: не выкажет ли кто недовольства…

Когда народ расходился, Митряйка вопросительно глянул на князя, тот едва заметно кивнул. За долгие годы они с Митряйкой привыкли понимать друг друга без слов в этом деле. Хотя кивал теперь князь куда реже, чем в былые времена.

Князь поглядел на закат, и небо показалось странным: багровело ярче обычного, и чернели на багровом фоне тучи причудливой формы: не то неведомые чудища, не то буквицы загадочной азбуки… Возможно, то было знамение, но князь не стал ломать голову, о чем оно.

* * *

Отвечеряв, князь поднялся наверх, в светлицу тиунова дома – решив лечь сегодня пораньше. И остальным наказал, чтоб не засиживались, и бражничали в самую малую меру.

Светлица была невелика, но прибрана достойно. Здесь не жили, берегли для самых знатных гостей, дом тиуна – дом особый, тут кто угодно загостевать может, да хоть бы и владетель всей державы, как ныне…

Горели две свечи, стояла рядом с ними баклажка ромейского вина, небольшая, привезенная с собой. Стояла у кровати бадья с теплой водой – омыться с дороги.

Он помолился у образов: и за успех завтрашней ловли, и за благополучие своей земли; молился неторопливо, хоть знал, – за дверью ждет кривой Митряйка, и не один.

После в дверь поскребли, он дозволил, и внутрь проскользнул сподручник, доложил:

– Тиун свою дочь предлагал, девка справная и все при ней.

Митряйка поднес изогнутые ладони к груди, изобразив, какие у тиуновой дочки перси, те и впрямь выходили справные. Продолжил:

– Но я глянул – порчена.

Единственный глаз Митряйки обладал удивлявшим князя свойством: поглядит сподручник на любую девку с вниманием, и говорит точно: бывала под парнем иль нет. Куда там бабкам-повитухам – вот прямо пальцем не тронув, сразу говорил, и ни единым разом не ошибся, князь спервоначалу проверял, да после забросил… Такое уж чутье человеку дадено, Господь ведает, для чего.

– Другую приглядел, – продолжил Митряйка. – Сама-то с достаточного двора, и честью тут мы, княже, не отделаемся, придется и серебра толику доплатить.

Князь глянул вопросительно: сколько, дескать? – Митряйка сказал, и князь согласно кивнул, он знал, что половина серебра прилипнет к Митряйкиным рукам, а тот знал, что князь знает. Но так уж повелось меж ними сыздавна.

– Веди, – велел князь.

Дверь скрипнула, выпустив сподручника и впустив девицу: принаряженную, смущавшуюся, глядевшую в строну.

Молода… Совсем молода, лет пятнадцать, может, и сравнялось, но не более. Однако ж поневу носит, значит, сватов уже ждет.

– Сними все, – сказал князь.

Ее пальцы дрожали и никак не могли справиться с завязкой гашника. Он не понукал, ждал терпеливо.

Разоблачилась… Да, не персястая дочь тиуна, но Митряйку не след винить, тот рассудил правильно.

Он князь, он первый после Господа на своей земле, и вторым ему быть невместно ни в чем.

Девка оказалась подтощалая, и груди малы, ладно хоть бедра созрели, чтоб при оказии выносить и родить… Он осматривал ее холодно, словно бы оценивая стати молодой кобылы. Минувшей осенью князю сравнялось шесть десятков, он не дряхлел и оставался крепок телом, но все же кровь стала совсем не так горяча, с былыми временами не сравнить.

– Накинься хоть рубахой, – сказал он, все еще сомневаясь, – застудишься…

Потом он присел на кровать, и девка стягивала с него сапоги, затем омывала ноги, и лишь тогда впервые глянула ему в лицо, снизу вверх. Он встретился с ней глазами и понял: сподручник Митряйка опять не ошибся, сумел угодить.