Князь Серебряный, Упырь, Семья вурдалака - [24]

Все любопытно смотрели на Хомяка. Царь первый прервал молчание.

- На кого ты просишь, - спросил он, - как было дело? Рассказывай по ряду!

- На кого прошу, и сам не ведаю, надежа православный царь! Не сказал он мне, собака, своего роду-племени. А бью челом твоей царской милости, в бою моем и в увечье, что бил меня своим великим огурством [73] незнаемый человек!

Общее внимание удвоилось. Все притаили дыхание. Хомяк продолжал:

- Приехали мы, государь, объездом в деревню Медведевку, как вдруг они, окаянные, откуда ни возьмись, напустились на нас напуском, грянули как снег на голову, перекололи, перерубили человек с десятеро, достальных перевязали; а боярин-то их, разбойник, хотел было нас всех перевешать, а двух станичников, что мы было объездом захватили, велел свободить и пустить на волю!

Замолчал Хомяк и поправил на голове своей кровавую повязку. Недоверчивый ропот пробежал между опричниками. Рассказ казался невероятным. Царь усомнился.

- Полно, правду ли ты говоришь, детинушка, - сказал он, пронзая Хомяка насквозь орлиным оком, - не закачено ль у тебя в голове? Не у браги ль ты добыл увечья?

- Готов на своей правде крест целовать, государь; кладу голову порукой в речах моих!

- А скажи, зачем не повесил тебя неведомый боярин?

- Должно быть, раздумал; никого не повесил; велел лишь всех нас плетьми избить!

Ропот опять пробежал по собранию.

- А много ль вас было в объезде?

- Пятьдесят человек, я пятьдесят первый.

- А много ль ихних было?

- Нечего греха таить, ихних было помене, примерно человек двадцать или тридцать.

- И вы дали себя перевязать и пересечь, как бабы! Что за оторопь на вас напала? Руки у вас отсохли аль душа ушла в пяты? Право, смеху достойно! И что это за боярин средь бела дня напал на опричников? Быть того не может. Пожалуй, и хотели б они извести опричнину, да жжется! И меня, пожалуй, съели б, да зуб неймет! Слушай, коли хочешь, чтоб я взял тебе веру, назови того боярина, не то повинися во лжи своей. А не назовешь и не повинишься, несдобровать тебе, детинушка!

- Надежа-государь! - отвечал стремянный с твердостию, - видит бог, я говорю правду. А казнить меня твоя воля; не боюся я смерти, боюся кривды; и в том шлюсь на целую рать твою!

Тут он окинул глазами опричников, как бы призывая их в свидетели. Внезапно взор его встретился со взором Серебряного.

Трудно описать, что произошло в душе Хомяка. Удивление, сомнение и наконец злобная радость изобразились на чертах его.

- Государь, - сказал он, вставая, - коли хочешь ведать, кто напал на нас, порубил товарищей и велел избить нас плетьми, прикажи вон этому боярину назваться по имени, по изотчеству!

Все глаза обратились на Серебряного. Царь сдвинул безволосые брови и пристально в него вглядывался, но не говорил ни слова. Никита Романович стоял неподвижно, спокойный, но бледный.

- Никита! - сказал наконец царь, медленно выговаривая каждое слово, - подойди сюда. Становись к ответу. Знаешь ты этого человека?

- Знаю, государь.

- Нападал ты на него с товарищи?

- Государь, человек этот с товарищи сам напал на деревню…

Хомяк прервал князя. Чтобы погубить врага, он решился не щадить самого себя.

- Государь, - сказал он, - не слушай боярина. То он на меня сором лает, затем что я малый человек, и в том промеж нас правды не будет; а прикажи снять допрос с товарищей или, пожалуй, прикажи пытать нас обоих накрепко, и в том будет промеж нас правда.

Серебряный презрительно взглянул на Хомяка.

- Государь, - сказал он, - я не запираюсь в своем деле. Я напал на этого человека, велел его с товарищи бить плетьми, затем велел бить…

- Довольно! - сказал строго Иван Васильевич. - Отвечай на допрос мой. Ведал ли ты, когда напал на них, что они мои опричники?

- Не ведал, государь.

- А когда хотел повесить их, сказались они тебе?

- Сказались, государь.

- Зачем же ты раздумал их вешать?

- Затем, государь, чтобы твои судьи сперва допросили их.

- Отчего ж ты с самого почину не отослал их к моим судьям?

Серебряный не нашелся отвечать.

Царь вперил в него испытующий взор и старался проникнуть в самую глубь души его.

- Не затем, - сказал он, - не затем раздумал ты вешать их, чтобы передать их судьям, а затем, что сказались они тебе людьми царскими. И ты, - продолжал царь с возрастающим гневом, - ты, ведая, что они мои люди, велел бить их плетьми?

- Государь…

- Довольно! - загремел Иоанн. - Допрос окончен. Братия, - продолжал он, обращаясь к своим любимцам, - говорите, что заслужил себе боярин князь Никита? Говорите, как мыслите, хочу знать, что думает каждый!

Голос Иоанна был умерен, но взор его говорил, что он в сердце своем уже решил участь князя и что беда ожидает того, чей приговор окажется мягче его собственного.

- Говорите ж, люди, - повторял он, возвышая голос, - что заслужил себе Никита?

- Смерть! - отвечал царевич.

- Смерть! - повторили Скуратов, Грязной, отец Левкий и оба Басмановы.

- Так пусть же приимет он смерть! - сказал Иоанн хладнокровно. - Писано бо: приемшие нож, ножем погибнут. Человеки, возьмите его!

Серебряный молча поклонился Иоанну. Несколько человек тотчас окружили его и вывели из палаты.

Многие последовали за ними посмотреть на казнь; другие остались. Глухой говор раздавался в палате. Царь обратился к опричникам. Вид его был торжествен.