Князь сердца моего - [2]

Гостья-француженка понимающе посмотрела на княгиню своими миндалевидными темно-карими глазами. Дивный разрез этих ярких глаз позволял предположить, что и все лицо маркизы д’Антраге было очаровательно до того, как его изуродовала сабля какого-то санкюлота[1], опьяневшего от безнаказанности и крови, – одного из тех, кто косил головы своих жертв по Парижу. Маркиза чудом осталась жива, но вот уже более двадцати лет принуждена скрывать свое изуродованное шрамом лицо подобием чадры – столь изящной и сшитой из такой прозрачной кисеи, что она казалась необходимым дополнением элегантного туалета.

Маркиза д’Антраге умоляюще сложила руки:

– Не могу не принять близко к сердцу того, что касается дочери моей дорогой подруги! Были ли у нее домашние воспитатели?

– Как не быть? – почти обиделась старая княгиня. – Медамов и мосье перебывало – бессчетно! Вы же знаете: в наше время стоит лишь зваться французом, чтобы заслужить доверие знатных фамилий, однако учителями они были столь ничтожными, что физиономии и имена их совсем вышли из памяти!

Тотчас же княгиню бросило в жар от собственной бестактности, однако сказать что-то во исправление сего она не успела.

– А как же не выйти? Бежать от революции сделалось доблестью высших слоев, и вся Россия теперь покрылась пеною, выброшенной французской бурею, – послышался с порога звучный голос, и князь Алексей, высокий, худой, с орлиным носом, седыми бакенбардами и благородным лицом, по-молодому проворный и не по годам статный, вступил в залу, отвесил небрежный поклон дамам и продолжал свою речь, не заботясь представиться незнакомке.

«Le provincial vrai!»[2] – подумала гостья, однако жизнь научила ее сдержанности, потому она даже бровью не повела, а устремила на хозяина столь внимательный и приветливый взор черных очей, что, казалось, ничего более приятного, чем эти издевки над ее соплеменниками, она в жизни своей не слыхивала!

Княгиня Елизавета, воспитанная по-старинному, и помыслить не могла перебить разошедшегося супруга.

– При матушке Екатерине повелись, а при Павле и вовсе размножились у нас эмигранты эти! Не было полка в армии, в коем бы не водилось их по два-три человека, – продолжал нахлестывать любимого конька князь, не отдавая себе отчета, сколь это смешно – честить французов не сочной русской бранью, а утонченным французским же языком! – Кому удалось попасть в службу, более других повезло. Прочие подавались в учителя, и хоть в российских понятиях сие звание немногим выше холопа-дядьки, да все ж плоха честь, когда нечего есть. Вот и рассеялись бывшие французские дворянчики по всей земле Русской.

И тут князь Алексей обратил наконец внимание на непритворный ужас, исказивший черты его жены, и смолк озадаченный.

– Позвольте представить вам, маркиза, мужа моего, князя Измайлова, вотчима[3] Машеньки, – скованным от неловкости голосом промолвила Елизавета и сказала мужу: – Маркиза д’Антраге сейчас из Лондона, почти прямиком от нашей Маши и Димитрия...

Поцеловав ручку гостьи, князь так заразительно расхохотался, что и дамы не сдержались, подхватили.

– Думаете небось: экий медведь русский? А, ваша светлость? – Он оживленно заглянул в темные глаза маркизы. – Что ж, простите старика великодушно, ежели обидел, а все ж правда моя, хоть и горькая: не сумели вы, аристократы, слабыми белыми своими ручками власть удержать – вот и утирайте ими теперь слезы от злых насмешек. Храни Бог, ежели выпустят и русские Россию из рук: тоже нахлебаются горького на чужой стороне!

– Господи, спаси и сохрани! – обмахнулась крестом княгиня. – Революция – гнусное событие, а ее деятели – вампиры, каннибалы! – со страстью сказала она. – Моя дочь, баронесса Корф, рассказывала, что в ту пору в Париже... Впрочем, что это я? – засмеялась она. – Вы ведь и сами все знаете, все помните!

– Такое не забывается, – глухо промолвила гостья.

Первым делом она поведала княгине Елизавете, как в годы террора пряталась вместе с Марией Корф в каменоломнях под старым монастырем кармелиток. Гостья вообще была прекрасно осведомлена о жизни супругов Корф в Лондоне, где барон продолжал свою дипломатическую деятельность. Старый же князь Алексей Михайлович долгие годы негласно представлял интересы России на Балканах, однако после смерти великой Екатерины император Павел, по какому-то недоразумению или наговору, отставил его от службы. Князь уехал в родовое нижегородское Измайлово, и хотя новый государь, Александр Павлович, всяческими посулами заманивал его в Иностранную коллегию, тот на уговоры не поддался и за двадцать почти лет покидал Измайлово не более десяти раз: отвозил внучку в Смольный институт; забирал из института прошлым летом – да вот нынче забота о будущности юной баронессы Ангелины Дмитриевны вынудила Измайловых подумать о постоянном городском жительстве.

– А что? – сердито вскинул было бровь князь. – Главный-то во всей Европе злодей у самых врат наших стал! Вот до чего довело пристрастие к французишкам: всех он под каблук свой корсиканский подтоптал.

– Полагаю, вы говорите о Бонапарте? – уточнила маркиза с такой ненавистью в голосе, что князь воззрился на нее с горячей симпатией.