Князь С. Н. Трубецкой - [37]

„Приезд Трубецкого необходим, желают принять“.

Погода стояла очень жаркая. Сережа был утомлен и раздражен и все повторял: „Я так устал! Мне не дают отдохнуть! Зачем меня вытащили из вагона? Что я скажу царю?.. Я не земец и ни к какому городу не принадлежу, в качестве кого я буду представляться?..“

Он мне рассказывал, что и в съезде не хотел принимать участия. Сначала к нему приехал Петрункевич и убеждал ехать к Новосильцевым (где происходил съезд), он наотрез отказался. Тогда Петрункевич вернулся и притащил с собой несколько человек со съезда, которые и уломали его. Он говорит: „Два дня был сущий ад! Жара, крик, шум“. Под впечатлением Цусимы все были так радикально настроены, что первая редакция адреса, написанная Сережей, прошла лишь незначительным большинством. Сережа долго не хотел его переделывать, но желание, чтобы адрес был принят единогласно — пересилило, он внес некоторые поправки, после чего только двое или трое не подписали, в том числе кн. Б. Б. Голицын, который обиделся на выражение „приказный строй и нападки на бюрократию“, и Пржевальский, желавший более радикального адреса.

С. Н. из Москвы писал кн. Прасковье Владимировне в Меньшово:

2-го июня.

„Милая Паша! С вокзала мы поехали к Головину, который только что получил депешу: „Вызовите Сергея Трубецкого, его желают принять“. Прием депутации после адреса, написанного мною в выражениях, после которых обыкновенно прежде наказывали или негодовали, да еще при этом, в такую минуту, есть акт столь великой важности, что нельзя не ехать. Меня уговаривали отправиться немедленно, но я не хотел уезжать без вещей, хотя мне брались доставить их с кондуктором.

Вчера приехала сестра Ольга и рассказывает много интересного. Я лег в 12 часов и проспал, как убитый, до 91/2 утра, без всяких капель. Сегодня в 53/4 уеду, если не получу депеши. Я никак не могу себе представить, чтобы царь не передумал!

Меня раздражает расход на поездку: придется новый котелок купить и, пожалуй, новые штиблеты: в утешение приходится сказать, что все равно это пришлось бы сделать!

Идти еще раз к доктору, когда он осмотрел меня только вчера и нашел улучшение — излишне: болевые ощущения, которые у меня были в тот момент, когда он меня смотрел и слушал, при совершенно правильном пульсе, он признал чисто нервными. Отдохнем по возвращении!.. Крепко целую. Сережа“.

В самый день съезда в Париже появился по телефону наш адрес со словами: „au lieu du Manifeste Imperial attendu, c'est un Manifeste national qui a paru, car tel est le caractere de cet acte du congres des representants des Zemstvo et des villes reunis“.

Прокурор палаты отказывается от возбуждения судебного преследования против „Московской Недели“».

Из Записной книжки:

«Сережа не знал, что выбран в кандидаты депутатов, и что вследствие отказа Д. Н. Шипова его должны были вызвать.

Впрочем, его участия в депутации желали с обеих сторон. Государь, из представленного ему списка депутатов, указал сначала на четырех: гр. Гейдена, Н. Львова, Головина и Трубецкого. Когда Сережа прибыл в Петербург, там все еще шли переговоры о составе депутации: гр. Гейден настаивал, чтобы приняты были все. Государь долго колебался, не решался, но, наконец, уступил, говорят, по совету Трепова.

Сережа только 3-го приехал в Петербург. По вечерам собирались у Петрункевича, где обсуждали, как и что говорить царю. Все просили Сережу взять на себя роль лидера, говоря: „Лучше вас никто не скажет!“

Брат писал своей жене из Петербурга: (На бумаге штемпель Hotel de France, Renault).

„Страшно занят, но здоров совершенно от подъема… В понедельник примут, но не знаю, отпустят ли, в среду необходимо быть в Москве.

Ты не можешь себе представить, какое колоссальное значение этому придается здесь и в Европе… а как кончится? не знаю. Петь придется мне „соло“, надеюсь на хор, а, может быть, и на других солистов. Ты понимаешь, как трудно обо всем этом писать. Можешь также представить себе во всем этом А. Оболенского и его ажитацию! Во всяком случае, в понедельник буду телеграфировать, хотя вечером… Настроение общее — бодрое и хорошее“».

Из Записной книжки:

«Сережа не записал заранее, что скажет царю и сказал, по его словам, лучше и сильнее того, что записал потом по памяти с помощью всех присутствовавших.

5-го июня вечером делегатам было передано приглашение явиться в Петергоф, куда они выехали 6-го июня в 11 часов утра. На станции их ждали придворные экипажи. По прибытии в Александрийский дворец их встретил кн. Путятин и гр. Гейден, которому они вручили свою петицию для передачи государю. Затем к ним вышел бар. Фредерикс и провел их в „комнату Александра II“, где и состоялся прием.

Сережа рассказывает, что, когда царь вышел к ним, и он увидал его испуганное и взволнованное лицо и глаза („эти чудные, загадочные огромные глаза с выражением жертвы обреченной“) и нервные подергивания, ему стало страшно жаль его, жаль, как студента на экзамене, и захотелось прежде всего ободрить, успокоить его. Он невольно заговорил с ним ласковым, отеческим тоном.

Перед выходом царя депутатов много раз предупреждали, что царь не любит „речей“, и чтоб с ним избегали впасть в тон речи и говорили бы просто, В разговорной форме.