Князь мира - [61]

Нет, с таким выродком надо иметь осторожку!

Лучше обоих женишков этих просто-напросто как-нибудь обойти, потому что и Хомка ведь нужен, хотя отец Ермолай не нахвалится Бурканом, такой, говорит, смирный мужик, пальцем никого не тронет, словом не заденет и в церковь ходит каждое воскресенье! Но кто его знает, когда если любовь? Что на свете злее любви? Что-что, а это барыня на себе испытала!

Нет, лучше, пожалуй, и в самом деле Аленку поменять на борзую!

Ах, какая собака, у Рысачихи ни одной такой не найдется! И что князь так уперся в Аленку, когда барыня ему три целых семьи отдавала?!

А лучше… лучше всего… Тут Рысачиха погорячела всем телом и облилась вдовьим румянцем… Лучше всего… - что с того, что пасьянс не выходит, и у других вон тоже только из тысячи - раз, и то наудачу! - выйти и в самом деле, нешто, за князя? Тогда и борзая будет, и Аленку можно простить; в наказание, правда, когда разродится, можно сучку от борзой заставить выкармливать грудью для улучшенья породы. Без наказания оставить, конечно, нельзя! Не годится!

А в самом-то деле?!

Рысачиха глубоко вздыхала, повертывалась с боку на бок в перине и хваталась за грудь, на груди при мысли о князе упруго вскакивали соски, как на дозоре, и барыня, щекоча их горячими пальцами, для самой себя незаметно от сладких мечтаний наконец погрузилась на теплое дно сновиденья.

*****

В Рысачихином сне уже вовсю гремела музыка на невидимых хорах, веселая свадьба была в полном разгаре, и перед преображенными глазами барыни мелькали по большому, украшенному цветами залу мундиры, блестя золотом эполет, в столь головокружительном вальсе, что ни у дам, ни у кавалеров не было видно голов… мундиры, мундиры, белые бальные платья с широкими подолами, а у подъезда то и дело палит медная пушка, которая осталась в память майора, сохраняясь в музейной комнате, где все стены завешаны саблями, бердышами, генеральскими лентами и орденами… рядом с барыней князь в фельдмаршальском чине, и такой молодой… усики - волосок к волоску, на лбу ни морщинки, а брови черные-черные и выгнулись страстной дугой.

- Сколь он прекрасен, - шепчут Рысачихины губы и улыбаются, и руки, как бы невзначай, роняют на пол цветы, а князь склоняется грациозно, двумя пальчиками подымает цветок и гадает по лепесткам о любви, - неужели это Копыто?.. Как же это я до сих пор его не разглядела?..

- Любит, - слышит Рысачиха ласковый шепот у порозовевшего уха.

- Не любит, - кокетливо отвечает она и, отвернувшись, смеется счастливым смешком в лебединое опахало, которое всегда висит у нее в изголовье, как память далекой поры, когда блистала она в Петербурге.

- Любит… любит, - смеется князь и увлекает барыню под руку по мраморной лестнице с дорогими коврами, внизу которой в парадные двери, раскрытые настежь, бьет такое яркое солнце, какого в наших хмурых местах никогда не бывает…

У подъезда стоит, танцуя от нетерпения, буланый жеребец Адонай, за которого в свое время запороли дурачка Недотяпу, недаром жеребца кормят гречихой, ишь, какой лосный, как в зеркало можно глядеться… А Адонаю на шею кобыла Аврора, тоже хорошая лошадь, положила пятнатую голову со вздутыми ноздрями и большими ушами, на ней всегда ездит князь, потому что она не трясет, а у князя давнишний недуг… несваренье…

- Борзых! - кричит властным голосом князь Копыто, подсаживает Рысачиху на Адоная и сам вскакивает, заметно любуясь своей ловкостью и выправкой. -Борзых!

- Ах, какой красавец и такой молодой в таком чине… люблю! - хотела кинуть Рысачиха признание, но они летят уже по широкой дороге, вдоль которой выстроились, как на параде, егеря со сворами гончих и узкомордых борзых, егеря одеты на заморский манер: шляпы с перьями от страусовой птицы, казакины разноцветные из дорогого сукна и по-военному того времени в обтяжку штаны… псы, как по команде, поднялись на задние лапы и отдают честь, по-солдатски приставивши правые лапы к ушам, а левые вытянувши в струнку, и егеря едва сдерживают их, откинувшись взад с перевязанными по поясу бечевами, гудят и звенят веселыми переливами охотничьи рожки, сладко от их голосов закатывается сердце и светлеют глаза, пышут на солнце охотничьи ружья и лезвиями горят кривые ножи… и вот вдруг такое необъятное поле… изредка только встретится деревцо и поспешно посторонится с пути, по которому несется охотничья кавалькада.

Рысачиха впереди, рядом с ней князь, а сзади в почтительном расстоянии - гости… кто на лошади, кто на корове, а кто и просто, просунувши между ног большую жердину… вон… вон… на палочке скачет соседский помещик Бодяга… ой, как смешно… как смешно… или это издали кажется только?

- Куда мы скачем, князь? - спрашивает, подпрыгивая в седле, Рысачиха.

- На Черную речку, - слышится веселый голос, - там всегда ложатся лисицы.

"Ох, эта речка, - думает Рысачиха, - издавна в ней топятся бабы и девки… как бы чего не случилось!"

Хотела она повернуть Адоная, тронувши чуть за узду, но под ногами уже пролегла черная лента, и жеребец, остановившись на всем скаку, нагнулся к черной воде и тянет сквозь зубы, пофыркивая на Аврору, которая тоже припала к реке на колени.